Чудо в перьях
Шрифт:
— Чей ребенок, тот и останется, — сказал Нечипорук, от явного волнения перейдя на украинский акцент, хотя до этого более менее с ним справлялся. Кровь ударила мне в голову, я рванул его за ногу, сбросив с седла, а когда он очутился на земле, ударил его ногой в пах, потом под ребра.
Мать закричала, бросилась ко мне, стала удерживать, но я вырвался и ударил еще, когда он поднялся… и тут же увидел глаза осунувшейся, побледневшей Марии. Она стояла в дверях, держа в руке небольшой сверток, в котором что-то попискивало.
— Кто здесь отец? — спросила дежурная сестра,
— Будет твой, — сказала она и взяла меня под руку.
Мы прошли мимо стонущего Васи, которому уже оказывали помощь выбежавшие на шум сестры. Я бережно посадил ее в машину. Думаю, если бы верх взял Вася, сына она отдала бы ему. Закон джунглей обойди, если сможешь.
Мать плакала, растерянно переводя взгляд с поверженного Васи, которого она успела разглядеть, на его ребенка, уже сосущего грудь. Мой отец спал, приоткрыв рот и откинув голову.
— Не буди его, — всхлипнула меть, проследив за моим взглядом. — Господи, что ж будет-то.
— Не причитайте, мама! — строго сказала Мария. — Ничего не будет, если не прекратите. Ни внука, ни меня не увидите. Вон, поглядите на них! Что старый, что малый…
Она прыснула. Зрелище действительно было забавное. Дед и внук тихо сопели, приоткрыв рты. Я же поглядывал в сторону физиологического отца моего сына. Как он поднимается при помощи девушек в белых халатах, как, полусогнувшись, идет к лошади, косящей на него одним глазом. Доедет, никуда не денется. Вон уже выпрямился, тронул поводья в сторону центра.
— Еще себе родит, — поняла мою мысль Мария. — Или ты чем-то недоволен? Тогда возвращайся на крыльцо. Небось еще не одного тебе вынесут, с твоим носярой. Зато папочка и мамочка будут довольны…
Мать смотрела на спящего мальчика, напряженно всматриваясь в его личико.
— Нисколечко на тебя не похож… — сказала она Марии. — Ну хоть бы что-нибудь твое.
— Пашенька ваш тоже не похож ни на вас, ни на дедушку! — сказала Мария. — И ничего, здравствуете… Мы едем или не едем!
Я включил передачу. Чего в самом деле сопли размазывать? Это тебе отыгрываются слезки мужей, обманутых при твоей помощи. Жена дарит тебе сына. Что еще? Теперь главное, чтобы следующий был твой на все сто.
По дороге домой я еще рез посмотрел на мать. Что-то все же произошло. Нечто непоправимое. Как всегда, побеждая кого-то, проигрываем себе. И это отражается на лицах наших матерей. Мария тоже сидела притихшая, прикрыв глаза, и за всю дорогу не сказала больше ни слова. Младенец, язык не поворачивался назвать его сыном, посапывал в унисон со стариком. Похоже, ничего не ведая, они уже признали друг друга. А это уже что-то. Но ход остался за Васей. Что ж, посмотрим.
Весь день, пока женщины суетились
Другое дело — мой отец… Когда приехали, оба одновременно проснулись и озабоченно уставились друг на друга. Малыш сразу перестал пищать и даже приоткрыл ротик от восторга.
— Вот где любовь с первого взгляда! — сказала Мария. — Хоть с дедом повезло.
— Мне надо в филармонию, — вспомнил я. — И к Бодрову.
— Вот и езжай! — отмахнулся счастливый батя. — А мы с Серегой на охоту пойдем. А после на рыбалку.
Похоже, он не собирался никого подпускать к внуку, разве что для кормления грудью.
7
Я вышел из дома, посмотрел на окна. Мать и Мария склонились над новорожденным… Язык не поворачивался назвать его сыном! И что-то во мне онемело. Завтра и послезавтра концерты, нас теперь везде зазывают, но в голове было совсем другое.
Самые близкие мне люди, для которых я отвоевал на их глазах долгожданного ребенка, уже про меня забыли. Сделал свое дело — тем или другим способом, не важно! — и езжай на все четыре. Да хоть не возвращайся. Даже мать, все видящая и все понимающая, хотела что-то сказать, но надо было срочно ставить на огонь утюг, гладить пеленки для внука… А что еще я заслужил? Если на ее глазах отнял у отца сына.
Конечно, выбор сделала Мария, но могла ли она его делать за меня? Она сделала, как лучше для ребенка. А я для кого? Парень вырастет и все узнает. Вася Нечипорук сидит у себя в общаге и всем все рассказывает. Как у него было с Марией и вообще. А я буду молчать.
Как это могло случиться и почему так получилось? Дирижер сменил свою палочку на более привычную монтировку. Называется — рецидив. Вылезло мурло водилы, шоферюги, у которого пытались спереть бензонасос.
Надо успокоиться… Спросить себя: а что случилось, дорогие граждане? Да ничего. Никто не умер. Это раз. Ребенку так будет лучше. Это два. И матери — тоже. Она этого смазливого конногвардейца-кентавра теперь на дух не переносит! А он наверняка уже утешился с другой. И вообще, пришел любопытства ради. Не было бы этого шухера, и не знал бы ничего.
Уговорил себя, надо же! Тем самым совершил тихое, никому не заметное двойное убийство души. Своей и Васи Нечипорука.
И только-то. Но мы теперь по-другому не можем! У нас до сих пор перед глазами стоит картина собственноручного избиения родного отца на глазах новорожденного сына. И нам теперь от этой картинки надо бы отделаться. Иначе мы не сможем музицировать перед благородной публикой. Моцарт на ум нейдет.
Вот зачем я в это влез? В музыку эту? Жил бы как все, горя не знал, долбил бы смазливых ментов за милую душу и спал бы спокойно, ни о чем не думая! А вот обожгло душу, как в старину говорили, крыло жар-птицы, и как теперь жить без этого? И что делать?