Чудо за порожком

Бахревский Владислав Анатольевич

— Я догадалась, догадалась, догадалась! Евпатория — страна скворцов!

На огромной шелковице под каждым листом — скворец.

— Я смотрю, у них праздник, — сказала бабушка.

Скворцы и впрямь шумели радостно. Стайками улетали, прилетали, перепархивали на соседние деревья, но шума меньше не становилось. Опять собирались все вместе. Иные скворцы садились в траву и паслись. Совсем, как куры.

— У нас в поселке скворечники на деревьях, а скворцы не прилетают! — пожаловалась Поля бабушке. — Я за всю весну двух скворцов

видела. Понимаешь? Только двух! А здесь их целая тысяча.

— Наверное, в ваших краях обижают птиц, — сказала Ефросинья Калинниковна.

Поля не согласилась.

— Ну, бабушка! Если люди скворечники на деревья вешают, значит, ждут! Жить приглашают!

— Воздух, милая, у вас неподходящий для птиц.

— Уж конечно, неподходящий! — согласилась Поля.

— В Москве, бабушка, знаешь, сколько машин? Я думаю, больше, чем людей. И все машины — пожиратели чистого воздуха.

На лимане ветер дул из степи. Поля голову в плечи спрятала.

— Холодновато.

Бабушка свернула на тропинку через рощу лоха. Прошли среди высокой травы. Разулись. Земля была тёплая, и что ни шаг — крошечный вулкан.

— Кто такие норы роет? — спросила Поля.

— Муравьи.

Вот и сухое дерево, на котором видели зимородка. Вдруг бабушка взяла Полю за плечо.

— Тихо!

В трёх шагах, ну, не в трёх — в пяти, — по тропке расхаживали две птицы. Головки подняты высоко. На головах короны. Золотые короны. Носы тонкие, длинные, с лопаточкой на конце. Сами птицы тоже золотые, а по спине, по крыльям — узоры. Чёрные полосы, белые, черные — белые.

— Удоды! — шепнула бабушка. — Это удоды!

Птицы то и дело наклоняли головки, что-то склёвывали с земли. Короны они теперь сложили коромыслецами.

Бабушка и Поля стояли, замерев, и удоды подошли к ним совсем близко. У них и глаза были золотые, с черными зрачками.

И вдруг на берегу лимана залаяла собака. Птицы тотчас вспорхнули, полетели. Так весело, так красиво: золотое, чёрное, белое.

— Радость наша, — сказала бабушка.

— Каждый день у нас с тобой радость и чудо! — Поля вдруг потянулась к бабушке, обняла, подпрыгнула и поцеловала в щёку.

РЮКЗАК-ГОРА

Поля проснулась не так-то уж и поздно, в восемь часов, а бабушка и на базар сходила, и на автобусную станцию.

— Я подумала-подумала, — сказала бабушка, — утренний рейс в пять, значит, поднимать тебя надо будет в половине четвёртого… Собирайся, Полюшка, поедем к прабабушке нынче. Автобус в самую жару, в три часа дня. Потерпим.

— Потерпим, — согласилась Поля, ей давно уже хотелось к прабабушке.

Прабабушка жила в царстве лебедей. Так мама говорила.

Анна Порфирьевна была старшая прабабушка. В нынешнем году ей исполнилось 83 года.

Поля везла три подарка: от папы, от мамы и от себя. Рюкзак был огромный, а под рюкзаком совсем маленькая девочка. Все пугались, а Поля под ноги смотрела, чтоб не рассмеяться.

Ее огромный рюкзак — сними его с плеч — улетит: такой он лёгкий.

Автобус, глядя на Полю и на ее рюкзак, развеселился. Бывают ведь всякие автобусы. Этот мчался, как мальчишка. Мимо дебрей кукурузы. Мимо полей солнышек. Солнышки справа от дороги, слева, от одного края земли до другого края. Потом пошли виноградники. Виноградники — это зелёные армии, построенные в ряды, как перед сражением. Шеренга за шеренгой, шеренга за шеренгой. И вот она степь: ковыли, колючки, полынь! И — приехали.

Поля каждый год поздравляла прабабушку с днём рождения, и всё-таки ей было страшновато. А что если Анна Порфирьевна старая-старая? С клюкой, беззубая, на тонких ножках?

Автобус привёз их с бабушкой в самый центр посёлка, к магазину.

— В советское время здесь был спортивный зал, — сказала бабушка. — А дом с колоннами — дворец культуры. Теперь здесь живёт бизнесмен, раньше он был бандитом, инкассаторов грабил. А это — школа искусств.

— Бабушка, это бар! Тут же вывеска!

— Это теперь людям пьянствовать положено. Капитализм… А в советской стране в этом доме детей искусствам обучали. Рисовать, петь, балетным танцам, музыке. Здесь было десять комнат для занятий пианистов. Два хора имелись, два оркестра. Хор взрослых в Кремлёвском дворце выступал, к немцам ездил, к чехам, а детский так даже в Париж.

Бабушка, шла мрачная, показала на большое здание с выбитыми стёклами:

— А здесь помещались колхозная картинная галерея и библиотека. Новые хозяева картины иностранцам продали. Ценные книги растащили по своим библиотекам, а детские — в овраг. Вида у них никакого, читаны-перечитаны. Хотели казино открывать. Да то ли игроков не сыскали, то ли хозяйчик за границу сбежал.

Они вышли на околицу, и едва приметная тропинка повела их по степи с ковылями к двум домикам среди густой зелени.

Подошли ближе. Домики особенно не подросли, зато деревья стали огромными. Это были три могучих ореха, и с самого ближнего спускалась по сучкам, как по лестнице, женщина, с головой, но без лица.

— Мама! — всплеснула руками бабушка. — Куда тебя занесло?!

— Закудыкала! — ответила недовольно женщина без лица. — Ты лучше мешок у меня прими. Рой улетел. Третий на дню. И все на это дерево.

Бабушка приняла мешок. Женщина без лица сняла маску, и Поля поняла: это прабабушка.

ПРАБАБУШКА

Ефросинья Калинниковна бабушка как бабушка. А вот Анна Порфирьевна — богатырша: ростом с папу, а может, и повыше папы.

Прабабушка спустилась с дерева, взяла у бабушки мешок — с пчёлами — и отнесла к ульям. Ульи стояли в дальнем углу сада.

— Видала? — спросила бабушка о прабабушке. — По деревьям ее носит. Господи!

— Видала, — сказала Поля радуясь: прабабушка хоть и древняя, а вон какая!