Чудо. Встреча в поезде

Хайсмит Патриция

— Энн, — Гай обнял ее и поцеловал.

— Ты опять без шляпы.

Он улыбнулся, потому что ожидал, что она именно это скажет.

— Да ведь и ты тоже!

— Я на машине, это другое дело. Видишь, снег идет.

Энн взяла его за руку, и они вместе побежали к автомобилям по хрустящей от инея лужайке.

— У меня сюрприз!

— У меня тоже. Давай, говори!

— Я вчера продала пять моих орнаментов.

Гай покачал головой.

— Мне до этого далеко. Я всего лишь получил заказ на офис. Возможно.

Она улыбнулась, подняв брови:

— «Возможно»? Точно!

— Точно, точно, точно! — повторил он и снова поцеловал ее.

Вечером, стоя на маленьком деревянном мосту через ручеек, протекавший

за домом Энн, Гай чуть было не выпалил: «Знаешь, что сегодня прислал мне Бруно? Пистолет». Однако в следующую минуту — не то, что он едва не проговорился, но бездна, разделяющая его отношения с Бруно, и их с Энн жизнь — ошеломила его своей жуткой явью. Он не хотел иметь от Энн никаких тайн — и вот она, тайна, огромная тайна, куда больше всех тех, какие он ей открыл. Бруно, имя, не дающее ему покоя, для Энн — пустой звук.

— Гай, что такое?

Она знала: что-то неладно. Она всегда все знала.

— Ничего.

Энн повернула к дому, и Гай направился следом. Ночь вычернила землю под ногами, и заснеженные тропинки слились с деревьями и небом. И Гай вновь ощутил нечто враждебное в зарослях к востоку от дома. Прямо перед ним, из приоткрытой кухонной двери, изливался на лужайку теплый желтый свет. Гай снова обернулся, давая глазам привыкнуть к темноте лесной чащи. Глядя туда, он раздражал себя и в то же время испытывал облегчение, словно закусывая больной зуб.

— Пройдусь еще немножко, — сообщил он.

Энн пошла к дому, а он повернул назад. Хотелось проверить, зависит ли сила ощущения от присутствия Энн. Его вело скорее чутье, нежели зрение. Да, ощущение оставалось, слабое, мимолетное, концентрируясь на опушке леса, где сгущались тени. Но, конечно же, там ни души. Какое случайное сочетание теней, звуков и собственных его мыслей вызвало к жизни призрак?

Гай сунул руки в карманы пальто и упрямо пошел вперед.

Глухой треск сломанной ветки свинцовым грузом пригнул все чувства к земле, направляя их в одну точку. Гай стремглав ринулся на звук. И вот — шорох в кустах, движущееся пятно, черное на черном. Гай гнался долго, собрав все силы, поймал и узнал Бруно по хриплому дыханию. Бруно скользнул к нему в руки, как крупная, сильная рыба, — извернувшись, изнемогая, он ударил Гая в скулу. Оба упали, сцепившись, борясь врукопашную, не на жизнь, а на смерть. Пальцы Бруно остервенело скребли Гая по горлу, хотя тот и держал его руки выше локтя. Дыхание со свистом вырывалось у Бруно из разинутого рта. Гай ударил по этому рту правым кулаком, который тут же разжался, словно сломались костяшки пальцев.

— Гай! — негодующе взвыл Бруно.

Гай схватил его за грудки. Оба вдруг перестали бороться.

— Ведь знал же, что это я! — яростно визжал Бруно. — Гад паршивый!

— Чего тебе тут надо? — Гай поставил его на ноги.

Окровавленный рот раскрылся шире, словно Бруно вот-вот заплачет.

— Пусти!

Гай отпихнул его. Он мешком свалился на землю и, шатаясь, поднялся снова.

— Ладно, убей меня, раз ты так хочешь! Скажешь потом, что защищался? — всхлипнул Бруно.

Гай взглянул в сторону дома. Борясь, они забрались глубоко в чащу.

— Не хочу я тебя убивать. Но еще раз увижу здесь — убью.

Бруно засмеялся — клокотнул разок торжествующе.

Гай в сердцах опять надвинулся на него. Ему не хотелось больше прикасаться к Бруно. Но ведь минуту назад, когда они боролись, в мозгу у него звучало: «Убей, убей!» Теперь Гай знал: улыбки Бруно не изгладить ничем, даже убив его.

— Убирайся.

— Так ты созрел, чтобы сделать дельце в эти две недели, а?

— Созрел чтобы тебя выдать полиции.

— Созрел, чтобы себя выдать? — глумливо заверещал Бруно. — Созрел, чтобы все выложить Энн, да? Созрел, чтобы сесть на двадцать лет? Вот я-то созрел, это уж точно! — Он бесшумно хлопнул в ладоши. Глаза сверкнули каким-то красным светом. Казалось, что этот колеблющийся силуэт,

будто некий дух зла, явился прямо из черного кривого дерева, торчащего за его спиной.

— Поищи другого для своего гнусного дельца, — пробормотал Гай.

— Гляди, как запел! А я хочу тебя, и заполучу тебя, так и знай! Ладно! — он хохотнул. — Начинаю. Все выложу твоей девчонке. Сегодня же напишу ей. — Шатаясь, он побрел прочь, споткнулся, упал, с усилием поднялся на ноги и стал удаляться смутным, бесформенным пятном. Потом он обернулся и крикнул:

— Разве что ты дашь о себе знать в эти два дня.

Энн Гай сказал, что сцепился в лесу с бродягой. После драки у него остался только синяк под глазом, но, чтобы задержаться в доме, не ездить в Элтон, нужно было притвориться пострадавшим. Он получил удар под ложечку. Он неважно себя чувствует. Мистер и миссис Фолкнер встревожились и потребовали от полицейского, который явился осмотреть место происшествия, чтобы у их дома на ближайшие ночи выставили пост. Но постового недостаточно. Гай должен сам быть здесь, на случай если Бруно вернется. Энн предложила ему остаться на понедельник: если он разболеется, будет кому за ним ухаживать. Гай остался.

Никогда в жизни ему не было так стыдно, как в те два дня в доме Фолкнеров. Ему было стыдно, что он почувствовал необходимость остаться, было стыдно, когда утром в понедельник он зашел в комнату Энн и оглядел письменный стол, куда служанка складывала письма, чтобы проверить, не написал ли Бруно. Нет, не написал. Каждое утро Энн уезжала в свой нью-йоркский магазин перед тем, как приносили почту. В понедельник утром он перебрал четыре или пять писем, валявшихся на письменном столе, затем, будто вор, прокрался из комнаты прочь, боясь, как бы не увидела прислуга. Но ведь он часто заходил в комнату Энн, когда ее там не было, напомнил себе Гай. Когда дом бывал битком набит гостями, он порою ускользал туда на пару минут, и Энн любила заставать его там. И на самом пороге он прислонился к дверному косяку, оглядывая беспорядок в комнате — неубранную постель, большого формата книги по искусству, которые не помещались на полку, самые последние рисунки Энн, прикнопленные к зеленой пробковой полосе, что шла вдоль стены; на углу стола — стакан с голубоватой водицей, которую Энн забыла выплеснуть; желтовато-коричневый шелковый шарф на спинке стула, который она явно передумала надевать. Запах гардении от одеколона, которым Энн в последнюю минуту сбрызнула волосы, еще витал здесь. И Гаю страстно захотелось совершенно слить собственную жизнь с жизнью Энн.

Гай остался до вторника, утром убедился, что письмо от Бруно не пришло, и уехал на Манхэттен. Накопилось много работы. Тысяча дел обрушилась на него разом. Контракт на постройку нового офиса для компании Шоу по продаже недвижимости до сих пор не был обсужден. Гай чувствовал, что жизнь его утратила порядок, стержень, стала еще более хаотичной, чем в то время, когда он услышал о смерти Мириам. Писем от Бруно в эту неделю не было, кроме одного, что пришло в понедельник и ждало Гая по приезде. Короткая записка, где говорилось, что матери Бруно, слава Богу, лучше, и он может выходить. Последние три недели мать его серьезно болела воспалением легких, сообщал Бруно, и он все время находился при ней.

В четверг вечером, когда Гай вернулся с задания клуба архитекторов, его квартирная хозяйка, миссис Маккослэнд, сообщила, что ему звонили три раза. Четвертый звонок раздался, пока они разговаривали в прихожей. Это был Бруно, сердитый и пьяный. Он спросил Гая, созрел ли он, чтобы взяться за ум.

— Сомневаюсь, по правде говоря, — сказал Бруно. — Я уже написал Энн, — и он повесил трубку.

Гай поднялся к себе и выпил тоже. Не верилось, чтобы Бруно написал или предполагал что-нибудь написать. Где-то с час Гай пытался читать, потом позвонил Энн, спросил, как дела, но так и не смог успокоиться и в конце концов отправился в кино на ночной сеанс.