Чудо. Встреча в поезде
Шрифт:
Прошло пятнадцать минут, и я услышала, как спустился Нагиб. Хорошо, что я не стала рисковать, подумала я и крикнула ему:
— Хочешь что-нибудь поесть? У меня тут…
— Я уезжаю. У меня встреча, — сказал он.
Когда он ушел, я вернулась в столовую. Портфель по-прежнему лежал на столе! Вокруг никого не было. Я выложила газету, схватила папку с документами и поднялась в кабинет Али. Папка была толще и тяжелее, чем в прошлый раз. Сканирование займет какое-то время, но я не торопилась.
Только я настроила компьютер и сканер, как вдруг услышала звук подъехавшего
— Что ты тут делаешь с моими бумагами? — рявкнул он в ярости.
— Я… ничего, — глотнула я воздух. После бега по лестнице я еще задыхалась. Лицо мое было красным, волосы растрепались. Я и без зеркала знала, какой у меня видочек. То есть абсолютно виноватый.
— Ты рылась в моих бумагах, сучка. — Он шагнул ко мне.
— Нет! — стала отступать я, пока не уперлась спиной в стену. Нас разделяло лишь сияющее пространство обеденного стола из красного дерева. Он глянул на газету, лежавшую на столе возле портфеля.
— Конечно рылась! Что ты тут разнюхиваешь, грязная лживая жидовка!
Он знает! Я замерла, парализованная страхом. Нагиб прожигал меня взглядом. Неприятности мои были даже серьезней, чем я себе представляла.
Нет, это невозможно, он не мог знать, что я еврейка, если только Али не сказал ему, а Али никогда бы не сказал — и ради себя самого, и ради меня. И если даже Нагиб каким-то образом это разузнал, то не стал бы дожидаться повода для обвинений. Нет, конечно, он не знает. Это просто оскорбление, а не обвинение, просто этим словом арабы частенько клянут друг друга. Я и раньше его слышала, когда Фатьма говорила Фахаде: «О, не будь же такой жидовкой, дай мне губную помаду!» Готовность все отрицать умерла во мне.
— Послушай, я знаю, что мне не следовало этого делать, — сказала я. — Но честно говоря, я не хотела ничего плохого, мне было просто любопытно…
— Любопытно? — прошипел Нагиб. — Любопытно? Мне тоже любопытно, почему это мой братец женился на какой-то, прости господи, иностранной сучке. Но я с тобой разберусь.
Он обошел вокруг стола, покрыв расстояние между нами на удивление быстро. Вцепившись в воротник моего платья, он резко встряхнул меня, и с платья во все стороны посыпались пуговицы.
— Я разберусь, — снова повторил он и повалил меня на стол. Он тяжело дышал мне в лицо нечистым дыханием съеденного, и глаза у него были абсолютно сумасшедшими.
Я повернула голову и впилась зубами в большой палец. Он вскрикнул, вернее взвизгнул и попытался выдернуть руку. Но я еще глубже вонзилась в плоть, почувствовав вкус его крови. Я услышала низкий звериный рев и осознала, что он исходит из меня. Нагиб нанес мне ослепительный удар в
— Я ничего не скажу Али, — спокойно произнесла я, — потому что не хочу его огорчать, хотя у него мог бы быть брат и получше, не такое дерьмо, как ты. — Мне пришло в голову, что его скорее следовало бы назвать грязным жидом, а не дерьмом. Это бы прозвучало, куда как здорово и убедительно, но я просто не могла произнести такие слова.
Нагиб ничего не ответил. Он продолжал смотреть на свою руку, и похоже, был на грани обморока. Должно быть, он был из той породы людей, что не выносят вида крови или мельчайшей физической травмы. Я сказала:
— Я ничего ему не скажу, дорогой Нагиб, но не воспринимай это как поощрение. Если ты еще хоть раз меня тронешь, я тебя убью. Бог мне судья и свидетель — я разорву тебе глотку и выпью твою кровь. Это древний русский обычай. Именно так русские женщины защищают свою честь. — Я придумала это прямо с ходу, но произнесла с такой абсолютной убежденностью, что Нагиб явно поверил мне. Я еще чувствовала его кровь у себя во рту — ее соленый металлический привкус. Меня не затошнило — наоборот, вкус этот вскружил мне голову, наполнив странным чувством собственной силы, будто я была вампиром. Я улыбнулась и оскалилась, надеясь, что на моих зубах кровь. Нагиб отступил назад и самым натуральным образом заскулил, что было просто смехотворно для человека таких габаритов. Я сказала:
— Из тебя, дорогой братец, кровь хлещет, как из барана. Убирайся с ковра, пока его не испортил. И сделай мне и себе одолжение — больше не попадайся мне на пути.
Не говоря ни слова, Нагиб повернулся и медленно вышел, как будто его загипнотизировали. Я встала на четвереньки и собрала все пуговицы с платья. Затем пошла к себе, переоделась и села пришивать пуговицы. Вскоре я услышала, как уехал Нагиб. Я не беспокоилась насчет того, что из-за этих документов он передаст меня в руки полиции. Если это серьезные и важные документы, то тогда он не имел нрава таскать их с собой, так что сам виноват. Кроме того, я здорово его напутала. Я продолжала пришивать пуговицы. Злость моя прошла — я испытывала только печаль и усталость. Печаль по моему бедному, преданному, доверчивому Али, который заслуживал братца получше… И получше жену.
— Нагиб! Что случилось с твоей рукой? — спросила я за завтраком на следующее утро. Нагиб не ответил, только угрюмо глянул в мою сторону. Большой его палец был забинтован, и он неловко брал оливки и сыр средним и указательным пальцами раненой руки, которая случайно оказалась правой. Ему было гораздо проще пользоваться другой рукой, но арабы никогда не едят левой рукой — считается, что это грех. Со скрытым злорадством наблюдала я за его ухищрениями, довольная, что цапнула именно правую руку.