Чудом рожденный
Шрифт:
— Полковник — цепная собака царя.
— А царь кто?
— Волк. Что же знает волк о цене мула?
— Вот это верно! — старик погладил бороду, ласково посмотрел на Кайгысыза. — Сказал ты верно, только я одного не могу понять…
— Чего же? — спросил Кайгысыз.
— С виду ты похож на узкобрюких, развращенных туркмен-толмачей, а говоришь, как…
— Я не толмач, дорогой ага.
— А кто же?
— Учитель.
— Непонятное слово.
— Учитель… — мулла.
— Русский мулла? Так бы и сказал, что учишь детей грамоте. А где, в каком мектебе?
— Теперь нигде. Выгнали
— Вон оно что… — старик помолчал, потом сказал. — А ты когда-нибудь слышал, что у того, кто говорит правду, нет друга?
— Приходилось, — засмеялся Кайгысыз.
— Чего же распускаешь язык? Если будешь говорить про царя, как сейчас — плохо тебе придется.
Эта мудрость знакома Кайгысызу, и к чему скрывать — справедлива. Но не всякому дано поступать претив совести.
Он и так проявил осторожность. Хотел взять на Красноводском вокзале билет до Кизыл-Арвата. В Кизыл-Арвате вагоноремонтный завод, там может самые передовые рабочие во всем Закаспии. Когда в России или в Баку начинаются забастовки, — отдается в Кизыл-Арвате. Только не пришлось взять билет в этот город. Рабочий азербайджанец, бежавший оттуда, рассказал на вокзале Кайгысызу, что там начались аресты, полиция бесчинствует, и теперь легче верблюду пройти в игольное ушко, чем уволенному с работы туркмену найти работу в Кизыл-Арвате. Вот и не стал Кайгысыз пробивать лбом стену, вот и едет теперь в Асхабад…
На площади перед асхабадским вокзалом выстроились в ряд новенькие фаэтоны, сытые лошади били копытами, чутко пошевеливали ушами, будто гордились разноцветными кисточками на лбу, яркими — желтыми, красными, зелеными сетками под глазами. Кайгысыз на мгновение задержался взглядом на экипажах. Почему-то на этот раз он не замечал разноликой, разноплеменной толпы, как бывало в Мерве. Разукрашенные лошади, блеск черного лака экипажей воплощали Для него сейчас жизнь иного мира, с другими радостями и заботами, жизнь легкую и плавную, подобно движению дутых шин по асфальту. Он поправил сверток со своими пожитками и широким, размашистым шагом направился на Ско-беяевскую площадь, где помещалась редакция газеты.
Обращаться в областное управление в поисках работы не было смысла. Еще в Мерве Кайгысыз наслышался о старшем писаре губернаторской канцелярии Сулейман-беке. Он имел большое влияние на губернатора, доходы его были баснословны, недавно купил дом в Баку. Естественно, что он очень дорожил своим местом и близко не подпускал к канцелярии интеллигентных туркмен, боясь конкуренции. Изредка он брал в секретари или в толмачи сыновей местных богачей и освобождался от них, как только замечал проблески деловых качеств. Впрочем, даже если бы Кайгысызу представилась возможность устроиться секретарем, он не выдержал бы и двух дней. Кому охота лизать сапоги Сулейман-бека.
Редакция помещалась в низких полутемных комнатах с окнами в сад. Газета издавалась на русском языке, но было и туркменское приложение, и когда Беляев, редактор туркменского отдела, радушно встретил Кайгысыза, у него забрезжила надежда, что вот, наконец, и кончились его скитания.
Сидя в удобном низком кресле, Кайгысыз обстоятельно и ничего не тая рассказал, как его уволили из школы, как он обивал пороги в Красноводске, какие разговоры ведет народ в поезде.
— А теперь что думаете делать? — спросил он.
Кайгысыз нехотя улыбнулся.
— По-прежнему мерять дороги.
— Что-то не пойму…
— Скитаться в поисках работы.
— Думаю, что не придется, — улыбаясь, сказал Беляев. — Кажется, сам бог привел вас сюда. Нашей газете необходим сотрудник туркмен. Хотите работать вместе со мной? Жалованье небольшое, зато будете получать гонорар…
Кайгысыз ушам своим не верил, неужели возможно такое счастье?
— Ну как, идет? — спросил Беляев.
— Я мог только мечтать, — смущенно пробормотал Кайгысыз,
Беляев позвонил в колокольчик. В комнату заглянул круглолицый паренек, стриженный в скобку.
— Принесите из кассы десять рублей, — приказал он пареньку и, обратясь к Кайгысызу, продолжил, — мы не успели отослать вам деньги за статью. Гонорар, правда, ерундовский, но, как говорят туркмены: «Пока принесут палку, действуй кулаком!» У вас еще все впереди.
И он протянул Атабаеву десятку.
— Спасибо, редактор-эфенди, — смутился Кайгысыз, — у меня еще есть деньги на харчи.
— Знаете, деньги никогда не бывают лишними, — наставительно заметил Беляев, — к тому же вы их заработали. Как же можно отказываться от трудовых рублей?
Эти деньги были нужны Атабаеву, как вода, как воздух. У него оставался один рубль.
Прощаясь, Беляев сказал:
— Сегодня отдохните. Об остальном договоримся завтра.
На этот раз Атабаев не пошел в чайхану, а занял дешевенький номер в гостинице «Лондон». Тут можно было, наконец, искупаться и привести себя в порядок. Вечером он вышел на улицу бодрый, полный надежд и энергии.
Магазины опустили железные шторы на окнах и дверях, но на Атаманской улице было многолюдно. Был час вечернего гуляния, когда густо шла нарядная городская публика: офицеры местного гарнизона, персидские, армянские купчики в лоснящихся котелках, ярких жилетах и галстуках; щебетали барышни с тонкими, перетянутыми корсетами талиями; доносился многоголосый шум из окон чайханы, сладкие звуки оркестров из ресторанов. Кайгысыз почувствовал себя в этой толпе одиноким, чужим, но не побежденным. Всё время вспоминались люди, теснившиеся утром в вагоне, но этот контраст впечатлений не угнетал, а вызывал какой-то необычный прилив сил. В газете можно будет побороться с этой сытой, тупой толпой. Пусть не во весь голос, но ведь есть же спасительная сатира, можно будет писать фельетоны, можно переписываться с Мухаммедкули, привлечь его к совместной работе…
В ту ночь Атабаев спал в чистой постели и видел радужные сны.
Утром, не заходя в чайхану, он отправился в редакцию. Беляев, усталый, смущенный и опечаленный, не пригласил его сесть и сам разговаривал стоя.
— К сожалению, то, о чем мы вчера говорили, — не состоится. Вернее, откладывается по некоторым, не зависящим от меня причинам, — уклончиво объяснил он. — Я виноват, что обнадежил вас. Простите.
Кайгысыз оцепенел.
— Волчий билет из Бахарденской школы? — спросил он после минутного молчания.