Чудом рожденный
Шрифт:
— Не понимаю.
— Смазывают они твои усы маслом?
— Не понимаю, о чем говоришь!
Кайгысыз, затаив дыхание, слушает смелого шутника и тоже ничего не понимает. Он знает, что маслом смазывают растрескавшиеся пятки, но никогда не слышал про растрескавшиеся усы.
С усмешкой балагур глядит на Искандер-бека.
— Смотрю я на твои усы и вспоминаю старую историю. Однажды к такому же как ты беку пришли двое жалобщиков. Один подарил ему старенький ковер, другой сто рублей. Дело сразу решили в пользу последнего.
— Что же дальше? — беспокойно подкрутив ус, спрашивает тедженский толмач.
— Я бы хотел спросить, как наш бек решает такие споры?
— Споры решает уездный начальник.
— Говорят, ты его правая рука! Даже больше! Говорят, что ты язык начальника!
— Клянусь, никогда не брал взяток!
— А подарки?
— Есть фарсидская поговорка: расчеты веди зерно в зерно, а подарков бери — сколько увезет караван ослов.
Искандер-бек, самодовольно поглядывая на старшин, приглашает их полюбоваться своей находчивостью.
— Молодец, Искандер-бек! — подхватывает глашатай. — Одно только меня тревожит…
— Тревожит?
— Как бы в пути такой караван не сделался добычей волков и коршунов.
Теперь уже сердится писарь.
— Слышите, что говорит Карры-ага?
— Он у нас человек вольный, — ласково успокаивает длиннобородый старшина.
Писарю неохота длить опасное словопрение, и он показывает на туйдук, заткнутый за пояс старика.
— Я слышал, ты хороший музыкант?
— Он играет даже на двух туйдуках сразу, — льстиво подсказывает старый арчин.
— Пойдем к нам, повеселишь немного, — говорит писарь.
— Боюсь, бек-ага! Соловей хорошо поёт на ветвях, а не в клетке.
— Разве наш дом для тебя клетка?
— Не в обиду сказать, бек-ага, и ваш дом, и ваша канцелярия для меня не лучше клетки. Счастье еще, что бек-ага считает меня за человека. А то, пожалуй, вон тот джигит возьмет меня сейчас за шиворот, да и даст пинка пониже спины…
И Карры-ага смотрит из-под руки на появившегося в конце фруктового ряда конного полицейского.
— Старшина правильно сказал: ты человек вольный, — важно говорит толмач. — А при мне тебя не только никто не тронет пальцем, но и словом не посмеет обидеть!
— Ай, бек-ага! Зачем беспокоиться о таком бродяге, как я? Избавь лучше дехкан от налогов, от тяжелых поборов, от притеснений старшин и баев!..
— Карры-ага, сам знаешь: справедливость царя…
Но в эту минуту кобыла вдруг поворачивается крупом к писарю и, расставив ноги, роняет под себя два-три жирных кругляка. Кайгысыз тихонько смеется. В толпе веселое движение. Старик сокрушенно смотрит на толмача, потом переводит взгляд на дымящийся помет,
— Прости, бек-ага.
— Ах, ты негодница! — кричит он на кобылу, дергая поводья. —
Писарь морщится — не то от запаха испражнений
кобылы, не то от дерзких слов балагура. Так бы и хлестнул плеткой!
— Что ж поделаешь — скот…
Но, уже отойдя на приличное расстояние, он со злобой шепчет старшинам:
— Неужели не можете окоротить старую скотину?
— Бек-ага, пока не вырвешь ему язык, он и в тюрьме не замолчит!
— В Сибири не разговорился бы…
— А что мы скажем народу?
— А вы разве обязаны говорить с народом?
Писарь только отводит душу в угрозах. Карры-ага и в самом деле всё дозволено. Его любит народ и расправиться с ним уездному толмачу не так-то просто.
Теперь, когда важные начальники удалились, Карры-ага замечает Кайгысыза, который, разинув рот, смотрит им вслед.
— Сынок, ты, я вижу, учишься в школе?
— Нет, ага, я не хочу учиться.
— Вот как! А почему же?
— Хочу домой.
— Э-э-э!.. Зря, — Карры-ага треплет мальчишку по плечу. — На твоем теле мяса — ворону нечего поклевать. Небось, не сын бая? Наверно, послал тебя сюда вместо своего сына аульный старшина?
— Так говорил и мой брат Гельды.
— Правильно говорил твой брат. Учись, сынок, учись. Если я что-нибудь понимаю в жизни, то скажу: дальше без ученья нам не прожить. Аульные старшины, наши сельские командиры, бегают как кобели за сукой, за этим прыщом с Кавказа. А почему? Они же безграмотные! А этот плешивый грамотей вместе со своими хозяевами поровну делит народное добро. Нет у нас ни одного толмача, знающего переводчика из туркмен. Учись, говорю тебе, учись! Только, кто знает… Выучишься и станешь таким, как этот бек?
— Нет, дядя, даже если с голоду буду умирать, — чужого не возьму!
— А как тебя звать?
— Кайгысыз Атабаев.
— Выходи в люди, Кайгысыз Атабаев! Обещай, что будешь учиться. Идет?
— Обещаю, — серьезно сказал Кайгысыз.
Василий Васильевич
Шесть лет прошло с той поры, как голодный подпасок с сумрачным взглядом сидел на пне у запруды в глухом ауле и слушал напутствие добродушного, мудрого, хоть и очень болтливого старика.
Давно умер Нобат-ага — ушел навсегда из родного аула с тем попутчиком, с которым назад не возвращаются. Целый день провел Кайгысыз на берегу реки, в зарослях туранги, когда дошла до него эта печальная весть. Теперь уже никого не осталось из близких людей в родном ауле. Брат Гельды совсем опустился, — говорят, ходит сонный, неопрятный, ему и на людей стыдно смотреть. А кто там еще у него есть?..
Шесть лет учения…
Всего лишь две недели — до выпускных экзаменов. Год тысяча девятьсот третий…