Чудовище без красавицы
Шрифт:
– Сейчас Дмитрия Кирилловича дам, он как раз дежурный.
В трубке послышалось шушуканье, и знакомый молодой голос осторожно поинтересовался:
– Кто спрашивает о Федулове?
– Виола Тараканова, его учительница, если помните, Дима, я была у вас, Никиточка пришел в себя, вот…
– Федулов скончался.
Я чуть не выронила трубку.
– Когда?
– Время смерти семнадцать десять.
– Но… как же? От чего? Он же пришел в сознание…
– По телефону таких справок не даем.
– Погодите,
– Да.
– Сейчас я приеду.
– Хорошо, – спокойно согласился врач, – подниметесь на третий этаж в 323-ю комнату.
Чувствуя, как из глаз начинают горохом катиться слезы, я выскочила на проспект и тормознула машину.
Долгие годы, проведенные в нищете, приучили меня считать не только рубли, но и копейки. Даже при теперешнем устойчивом материальном положении я не способна отказаться от прежних привычек. В частности, никогда не пользуюсь такси или бомбистами, мне и в метро хорошо: тепло, уютно и пробок нет. На тех, кто злобно орудует локтями, я просто не обращаю внимания. И потом, скажите, ну где я еще могу спокойно почитать, дома? Не смешите меня, в этом проходном дворе никогда нет покоя. Но сегодня я не могу трястись в подземке, потому что из глаз все время льются слезы.
Дима мрачно сидел за столом, где возвышался электрочайник, в углу шелестел газетой другой парень в белом халате. Скользнув по мне ленивым взглядом, он не счел необходимым поздороваться и вновь уткнулся в «Мегаполис».
– Почему он умер? – тихо спросила я.
Дима тяжело вздохнул:
– Отек легких.
– Из-за чего?
– Много причин. Долго лежал, началось воспаление легких. Организм ослаблен, травмы тяжелейшие…
– Но он пришел в себя!
Врач развел руками:
– Такое случается.
Мы замолчали. Слезы опять потекли у меня по щекам. Дима встал и вышел. Я тупо сидела у стола, разглядывая чайник, недоеденный торт, булку и крупно нарезанную колбасу. Другой врач, развалившись в кресле, спокойно листал газету. За все время он не произнес ни слова.
– Выпейте, – велел вернувшийся Дима и сунул мне в руки стаканчик с остропахнущей коричневой жидкостью.
Я покорно проглотила лекарство и спросила:
– Где он?
– В морге.
– К нему нельзя?
– Нет.
– Но…
– Нет!
– Ему, наверное, страшно среди трупов, – пробормотала я.
– Он мертв, – жестоко сказал Дима, – тело отдадут родственникам.
– Его мать умерла, отец в тюрьме, а бабушка в больнице. Я могу забрать ребенка?
– Зачем?
– Его же надо похоронить!
Дима встал.
– Нет, вам не отдадут.
– Но…
– Существует предписанная законом процедура.
– Но…
– Ступайте домой.
– Послушайте…
– Нам не о чем разговаривать, – сухо ответил доктор и буквально выставил меня за дверь.
Еле-еле
– Ну-ну, не убивайся так, – раздался тихий голос, и чья-то легкая рука коснулась моего плеча.
Я подняла голову и сквозь пелену слез увидела старуху с ведром, шваброй и тряпкой.
– Не плачь, – сказала она, – глядишь, и обойдется!
Я достала носовой платок, высморкалась и сказала:
– Что же тут может обойтись? Умер ведь Никитка…
– Ты ему кто?
– Учительница.
– Учительница… – повторила с удивлением бабуся, – а плачешь, как по родному. Вот дела, из родственников-то никто и не пришел.
Чувствуя жуткую усталость, я пробормотала:
– Мать его убили, бабушка в больнице с инфарктом, отец в тюрьме, только я и осталась. А мне теперь тело не отдают.
Слезы вновь полились из глаз. Нянечка поставила ведро.
– Ой, горе, да успокойся!
Но со мной первый раз в жизни приключилась истерика. Вся усталость бесплодно прошедшей недели, все отчаяние, все разочарование и весь ужас от того, что никак не могу найти ни денег, ни Кристины, нахлынули на меня разом. Утираясь рукавами свитера, отбросив в сторону абсолютно мокрый платок, я рыдала и хохотала одновременно, чувствуя, что сейчас упаду в обморок.
– Свят-свят-свят, – забормотала старушка и брызнула мне в лицо грязной водой из ведра.
Капли, попавшие на щеки, неожиданно отрезвили меня… Я последний раз размазала свитером по лицу слезы и сказала:
– Где тут можно умыться?
– Пошли, – велела бабка.
Ухватив неожиданно цепкой рукой, старушонка проволокла меня до небольшой комнатки с душевой кабинкой и рукомойником. Кое-как я попыталась привести себя в порядок.
– Звать-то тебя как? – поинтересовалась нянечка, видя, как я расчесываю волосы.
– Виола.
– Красиво, – одобрила бабка, – а я Елизавета Сергеевна, баба Лиза.
– Очень приятно, – пробормотала я, чувствуя, как в горле ворочается горячий ком.
Баба Лиза посмотрела на меня, потом, словно решившись на что-то, вздохнула и сказала:
– А ну шагай за мной, только вот что… Язык за зубами держать умеешь?
– Я не болтлива. – Ну и хорошо, накось, надень быстренько.
И она протянула мне синий халат и косынку.
– Зачем?
– Надевай, говорю, и ничему не удивляйся, поняла, покажу тебе кой-чего, а то прямо сердце переворачивается глядеть, как переживаешь.