Чудовище Франкенштейна
Шрифт:
Я достал дневник, огарок и теперь сижу здесь и пишу. Мне надо было подумать, а в этом всегда помогает перо.
Уолтон.
Из-за него погибла женщина, пожелавшая со мной остаться. И из-за него женщина, которую я похитил, будет ненавидеть меня во веки веков.
Мысли мелькают в голове с такой скоростью, что я не успеваю их записывать, — словно молнии в ночном небе, на миг озаряющие мрак моих желаний. Я знаю, что должен сделать.
Позже
Я вывел лошадей
В доме светились все окна — он был маяком, путеводной звездой для пропавшей дочери. По глупости Уинтерборн отправил чересчур много людей в погоню и оставил слишком мало для охраны такого большого дома. Они рыскали по усадьбе с ружьями и мушкетами, дубинами и топорами, но я без труда переждал одного, а затем прокрался дальше и сел в засаду. Видимо, всех мастифов тоже угнали: при моем появлении ни один пес не залаял. А поскольку сбежал я на фаэтоне, меня могли выследить только по следам, ведущим к церкви Грэма.
Я обошел дом по кругу — от одного окна к другому. Уолтона я не заметил. Он словно перебегал из комнаты в комнату ровно перед тем, как я заглядывал внутрь. Что означали эти прятки? Я сам стану псом и с легкостью выслежу его по запаху отчаяния, подлости, безнравственности. Он портил все, к чему прикасался, и оставлял после себя лишь мясных мух.
Ну наконец-то: Уинтерборн, его жена и Уолтон в гостиной. Рукав куртки Уинтерборна пустой, рука перевязана на груди, кисть обмякшая и безжизненная. В другой руке — бокал. Дворецкий Бартон принес новый графин и забрал пустой. Где жених Лили? Лежит, укутанный в одеяло, пуская кровавые слюни, точно паук, плетущий паутину?
Не слыша разговора, я все же понял, что Уинтерборн уговаривал жену лечь спать. Она отказывалась, а он снова и снова показывал на дверь. В конце концов Уолтон взял сестру за руку и увел. Уинтерборн наполнил бокал, осушил его залпом, налил еще один и сел поближе к графину. Он напился до беспамятства, наклонился вперед и повалился на пол. Я прошмыгнул в комнату и задул все свечи. В неярком свете камина рассмотрел обрюзгшее лицо храпящего Уинтерборна. Вытянув руки, я почувствовал тепло его опьяненной плоти и заметил пульсирующую яремную вену.
Нет, подожду, пока он очнется и посмотрит в лицо своему палачу. Я пришел сюда, чтобы убить Уолтона. В конечном счете, изменник Уинтерборн заслуживает более сурового наказания.
За дверью гостиной послышался шепот, и я поднялся по маленькой лестнице. Сколько пищи для сплетен дал я прислуге!
Наверху дверь спальни была открыта. Маргарет беспокойно дремала на стуле, придвинутом к открытому окну: она пыталась быть начеку. Я не тронул ее — с ней можно было легко расправиться и потом. В этом крыле все остальные комнаты пустовали, но в конце следующего коридора из дверного проема падал свет.
За спиной из коридора послышался шум… без единого слова или предупреждения Уолтон накинулся на меня, точно бешеный волк, и, подпрыгнув, схватил за горло. Он висел на мне, болтая ногами и вымещая копившуюся годами злобу.
Уолтон набросился с такой ненавистью, что мне пришлось отступить к каминной полке. Пока я размахивал руками, мне удалось нащупать на ней зажженный канделябр, и я тотчас ткнул им Уолтону в лицо. Алое пламя опалило впалую щеку, и расплавленный воск закапал на шею. Но этот безумец не ослабил хватку и даже не вскрикнул. Он лишь заскрипел зубами и стал яростно бодать подсвечник, пока я не выронил его. Волосы Уолтона пожухли, словно сухая трава для растопки, а затем вдруг вспыхнули. Красные языки увенчали его ореолом мученика. Улыбаясь, он придвинулся ближе и наклонил ко мне лицо: Уолтон не отступал, а представлял себяфитилем и хотел поджечь меня. Инстинкт самосохранения боролся во мне с безумием: впервые за все эти годы я действительно бился, а не просто отбивался — не мстил, а спасал свою жизнь.
Я развернулся на месте и ударил его о каминную полку. Уолтон наконец-то разжал руки и рухнул на пол. Пока мы дрались, пламя упавшего канделябра лизнуло оборки на постельном покрывале, а затем охватило его по всей длине, словно кто-то быстро поджег запал. Заряд вспыхнул: балдахин и портьеры запылали. Меня испугал натиск огня. На миг забывшись, я попятился и прикрыл ладонью глаза. В ту же секунду Уолтон вскочил с пола и бросился на меня. Вскоре мы уже боролись в огненном круге. Его безумие не уступало моей силе.
Борясь с ним одной рукой, я искал другой оружие. Хватая то бокал, то фарфоровую безделушку, я обрушивал удар за ударом на его покрывшийся волдырями череп, но все было без толку. Наконец мне попалась подставка для книг, и Уолтон повалился на пол. Резкий контраст: обжигающее белое пламя и кромешная тьма, в которой я не мог разглядеть Уолтона из-за дыма. Спотыкаясь, я вышел в коридор, но огонь опередил меня.
Пожирая рюши и салфетки, драпировки и коврики, пламя уже перекинулось через всю комнату и засверкало вдоль нижнего края гобеленов. С губ моих сорвался сумасшедший хохот. В одном только этом коридоре — куча ковровых дорожек, мягких стульев, кружевных подушек и скатертей, плетеных подставок и всего остального. Я упомянул о растопке, но после такойрастопки весь дом сгорит дотла, а Уинтерборн избавится от всей своей роскоши — нелепой причины его гордости.
С неожиданным весельем я сорвал горящий гобелен и поволок за собой. Он осветил мой путь — тот путь, каким я пришел сюда, будто мог смотреть лишь назад, в свое прошлое. Вокруг все мгновенно загоралось. Жизнь этих предметов давно увяла. Десятилетиями ждали они очистительного погребального костра: набитые в вазы павлиньи перья; восточные веера, расставленные букетами; никудышные портреты никчемных людей; вырезанные из черной бумаги силуэты и пасторальные сцены на гофрированных белых листах.