Чудовище Франкенштейна

О'Киф Сьюзан Хейбур

— Лишь для того, чтобы сохранить нашу свободу.

Разве это свобода?

Лили протянула руку и потрогала мою грудь.

— Вы ранены, а в спине торчит нож. Он прошел сквозь плащ, так что, наверное, засел неглубоко.

Я завел руку назад и нащупал рукоять кинжала.

— Разрешите мне, — сказала Лили. — Только сначала сядьте. Вы такой высокий, что, пока стоите, мне его не вытащить. Идите туда, где сидела я.

Под моим весом ящики превратились бы в груду дров. Я облокотился на самый крепкий, встал на колени и с усилием втянул воздух. Лили уперлась плечом мне в хребет. На выходе кинжал обжег так же, как и на входе.

Я еле сдержался, чтобы не наброситься на Лили.

Она расстегнула мой плащ, скинула его на землю и аккуратно задрала рубашку, чтобы осмотреть рану.

— Он вонзил нож в бок, но не задел внутренностей. Возможно, они у вас в другом месте. Или просто сегодня чудовищам везет.

Сунув руку под платье, она оторвала лоскут от нижнего белья, свернула в комок и крепко прижала к ране, чтобы остановить кровь. Затем Лили заменила свою ладонь моей и велела подержать. Я изогнулся всем телом и выпустил воздух со свистом сквозь зубы. Лили порвала остатки нижнего белья на полоски и перевязала мне поясницу.

— Когда найдем врача, вы тоже должны к нему пойти. Возможно, придется наложить швы.

Наблюдая эти проявления заботы, я не верил в их искренность. Словно догадавшись о моих сомнениях, Лили сказала:

— Только не подумайте, что я это делаю из любви. Я по-прежнему вас ненавижу. Но мне не обойтись без вашей защиты. Я отправлюсь с вами на северные острова, о которых вы говорили. А когда мой дом восстановят, вы проводите меня домой. Хотя бы до этого срока нужно сохранить вам жизнь.

Она говорила о своей ненависти с улыбкой, словно это был комплимент, и на щеках у нее появились ямочки. И что из этого? Разве на свадьбе эти щеки не сияли красотой, хотя червь уже точил ее нутро?

Но теперь все стало ясно: я — всего лишь дрессированная лошадь, которая делает вид, будто решает задачки, а сама просто бьет копытом в землю. Я записываю лишь слова людей, но ничего не знаю об их чувствах.

Лили слишком устала, и мы решили отдохнуть в углу под навесом. Мне надоело писать, я достал из кармана дневник Уолтона и читаю:

Она спрашивает, вспоминал ли я о ней сегодня? Нет, не вспоминал. Утром я увидел след, почуял, где тварь пометила территорию, услышал оглушительную лесную тишину сразу после ее ухода. Как я могу смотреть на навозную кучу и вспоминать Маргарет? Не понимаю ее.

Она приехала в Германию для того, чтобы похвастаться новым муженьком? Чтобы извести меня? Смотри, мол, как хорошо мне жилось без тебя. Я думал, девочка тоже приедет. Но Маргарет сказала, что должна побыть наедине с мужем. Что же мне делать? Мне нужно увидеть девочку…

У меня на голове золотая повязка, она стягивается все туже и туже, словно пружина часов, и мне уже мерещится терновый венец.

Я

прикинулся сумасшедшим перед мужем Маргарет, — какой же он глупец! — хотя сама она, кажется, тоже ничего не заметила. Что это значит? Что я вовсе не такой безумный, как думал? Или что я был безумцем и прежде, а она просто не обращала внимания? Он даже дал мне денег на прощанье, словно хотел ее выкупить. Сколько стоит сестра? Почем нынче жена?

Перечитал дневник. Прошло столько месяцев! Как я мог писать подобные богохульства? Я не ощущаю времени, не чувствую изменений в себе. Я думал, что лишь притворяюсь сумасшедшим перед ее мужем, но роль моя воплотилась в жизнь. Я схожу с ума.

Позже

Безумный автопортрет Уолтона был зеркалом, в которое я боялся смотреть. Одна мысль приводила меня в жуткое беспокойство, и я случайно разбудил Лили. Хотя уже было поздно для поисков врача, да и некого спросить, где он живет, она настояла, чтобы мы вышли из-под грубого укрытия и проникли в город. Лили молчаливо следовала за мной.

Мы очутились в районе Дрэксема, расположенном у реки. Она зловеще бурлила, неся свои мутные, темные воды. Ни ветерка — лишь клубы морозного пара изо рта. В недвижном воздухе сгустился едкий, прогорклый смрад, преследовавший нас еще от дровяного сарая.

Ночную тишину прорезал жуткий звук: низкий протяжный стон, который перешел в пронзительный визг, а затем вдруг смолк.

Это кричал от боли Джек.

Кивнув, я зашагал решительнее.

Здание, откуда донесся вопль, стояло в стороне от прочих жилых домов, сгрудившихся купами, и было повернуто к реке задней стеной. Невзирая на поздний час, на первом этаже горел неяркий свет, а открытая дверь отбрасывала бледно-желтый прямоугольник на пустой огороженный двор.

— Звук был оттуда. — Лили подняла голову и принюхалась. — И запах тоже.

Я приблизился к воротам, вошел и направился к открытой двери. Во дворе было мокро, грязь хлюпала под сапогами.

Через широкий проем я попал в голую комнату с каменным полом, где было сильно натоптано. Вонь была такая, словно что-то протухло под лучами палящего солнца. Внутри находился деревянный загончик, высотой по грудь человеку, а за ним — дверь в другую комнату. Лили шагнула туда и осмотрелась.

— О Господи! — воскликнула она. Я устремился вслед за ней с дурным предчувствием.

Вторая комната была залита кровью. Перед нами стоял мускулистый мужчина с ножом. С ножа капало. Его одежду, бороду, бледное, но мясистое лицо облепили кровяные сгустки. Кожаный передник плохо защищал: рубашка и брюки блестели спереди, будто забрызганные красной краской. У ног человека лежал бык с перерезанной глоткой, откуда на мокрый пол равномерно хлестала кровь. Сзади на деревянных каркасах висели освежеванные и выпотрошенные туши, с которых все еще капало. На полу валялись отрубленные головы животных. Их внимательные глаза делали сцену еще более кошмарной.