Чудовище
Шрифт:
Белинда? Разум ее никогда не отличался особой силой, особой одаренности никто в ней не замечал. Но она всегда была в здравом уме.
— Мне нужно увидеть ее! Диаконисса колебалась.
— Я попробую уладить это, — сказала она наконец. — Но не надейся на многое! Может быть, это вовсе не она, или же ты будешь совершенно разочарован, увидев ее душевное состояние.
Он горячо кивнул ей. Главное для него было узнать все. Сердце его готово было выскочить из груди, он понимал, что такое напряжение для него теперь вредно, но ничего не мог поделать с собой. Ему бы только
Сестра милосердия нерешительно огляделась по сторонам. И тут он обнаружил, что не один в комнате, что там стояло множество кроватей, заправленных грязным, нищенским бельем, на которых лежали в основном старики, тупо смотревшие в его сторону. Кто-то непрерывно стонал в другом углу. Все помещение было пропитано затхлой вонью, но он так долго лежал здесь, что уже привык к этому. Во всяком случае, мог это выносить. И даже запах карболки не мог пересилить эту вонь.
Он понял, почему диаконисса медлит. Можно ли было впустить сюда женщину? Но поскольку он сам не мог встать с кровати, он горячо упрашивал ее привести к нему ту женщину с лодки.
В конце концов она кивнула и вышла. Она сказала, что поговорит об этом с доктором.
Ожидая ее, он пытался осознать собственное состояние, взглянуть на себя глазами окружающих. Ему хотелось произвести на всех благоприятное впечатление. Теперь он знал, кто он такой. Вильяр Линд из рода Людей Льда, а то маленькое существо, которое согревало его сердце и должно было получить известие о том, что он жив, был его сын Хеннинг, оставшийся в Норвегии.
Все становилось на свои места. Он прикидывал, сколько он уже лежит здесь. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что он лежит здесь уже долго. Ощупав свой подбородок, он обнаружил, что у него выросла длинная борода. А ведь он всегда был гладко выбритым! Но он обнаружил и кое-что еще. Рука, прикоснувшаяся к подбородку, не была целой. Он не осмеливался взглянуть на свои руки. И когда он наконец решился на это, он был глубоко потрясен. Почти все пальцы у него отсутствовали. Ему показалось, что он лишился части себя самого — это было очень странное чувство.
Он спрятал свои изуродованные руки под дырявое шерстяное одеяло.
Время шло. Что же они не идут? Он чувствовал усталость, но ожидание заставляло его бодрствовать.
А если это не Белинда? А если она погибла?
Нет, нет, только не это!
А если она не узнает его? Он стал таким худым, кожа да кости. Волосы были длинными и спутанными, глаза глубоко запали. Он подумал, что похож теперь на Иоанна Крестителя в пустыне с длинными волосами и бородой, в истрепанной одежде, питавшегося травами.
Но теперь ему хотелось выглядеть прилично. Словно он собирался встретиться с Белиндой в первый раз!
Если это только она!
Он попытался вспомнить остальных, находившихся в шлюпке. Сначала их было шестеро. Двое утонули. А те, что остались…
Он был тогда таким истощенным, обмороженным и измотанным, что не мог даже пошевелиться. Он помнил только свои руки, сжимавшие находившуюся без сознания Белинду. Была ли в шлюпке еще женщина? Да, была.
И
Он не желал ей смерти, но…
Дверь открылась. Вошла диаконисса. Она вела за руку какую-то женщину.
— Белинда! — хотел сказать он, но от волнения не мог вымолвить ни звука.
— Вот твоя жена, — сказала диаконисса и подвела Белинду к его кровати. Ее появление вызвало настоящий переполох в комнате, но сестра милосердия шикнула на остальных.
— Смотри, вот твой муж! Ты узнаешь его?
Разве это глаза Белинды? Господи, что же стряслось с ней?
Она бессмысленно смотрела на него. В ее опустошенном взгляде был испуг. И все-таки… Разве не промелькнуло в ее взгляде что-то вроде удивления, как при виде человека, которого когда-то знал, но никак не можешь вспомнить?
Что-то такое в нем было Белинде знакомо.
Она была худой и непричесанной, одета в выцветший больничный халат, однако она показалась ему такой же красивой, как и прежде. Ведь в глазах Вильяра Белинда всегда оставалась красавицей, хотя другим ее внешность казалась весьма посредственной. Он так горячо любил ее! И было больно видеть, что она лишилась рассудка. Но он не осмеливался показывать ей свои руки, не хотел пугать ее, напуганную его видом, готовую в любую минуту убежать.
В глазах ее было замешательство, совсем как у сбитого с толку ребенка.
Он видел ее, как в тумане, потому что глаза его были полны слез.
И тут она заговорила.
Вильяр был в шоке. Он-то понимал ее бессмысленные слова!
Повернувшись к диакониссе, он сказал:
— Много лет назад я слышал от нее такую болтовню: она имела обыкновение говорить так с нашим маленьким сынишкой.
Диаконисса ничего не ответила. Вид у нее был обеспокоенный. Она решила, что их сын был с ними в лодке и что Белинда лишилась рассудка, потеряв ребенка.
— Белинда, ты узнаешь меня? — умоляюще произнес он — Я же Вильяр, твой муж! Мы прожили вместе столько лет!
Тень набежала на ее глаза, но взгляд ее остался по-прежнему пустым.
И у него сжалось сердце от невыносимой тоски.
Из груди вырвался болезненный стон, все поплыло перед глазами, его душа и тело не могли принять этого, не могли смириться с таким разочарованием, с таким отчаянием.
Ему так много надо было сказать ей. Но сознание одолела тьма, как он ни старался противиться этому.
Белинда осталась возле него. Сев на край его постели, она продолжала разговаривать с ним на своем детском языке.
Диаконисса внимательно смотрела на нее. Все движения Белинды, ее голос и выражение ее лица были ужасно неестественными. Похоже, она не понимала, с кем имеет дело, она считала, что перед ней грудной ребенок, нуждающийся в ее помощи.
Этот мужчина был теперь для нее грудным ребенком, которого она должна была опекать. Диакониссе оставалось только гадать, что еще взбредет ей в голову. Похоже, она не боялась своего мужа, наоборот, она по-своему узнавала его. Но не могла соотнести свои представления о нем с действительностью.