Чудовище
Шрифт:
Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что произошло, пытаясь понять, как я смогла заставить призрака выйти из могилы. В голове не укладывается. Обычно мертвые сами находят меня.
Я снова смотрю на него — он явно красив. Сидит здесь, осязаемый, такой же, как и я.
— Ты не похож на призрака.
Он смеется. Его смех звучный, грудной, глубокий. И я тут же улыбаюсь ему. Себе на заметку: всегда заставлять этого парня смеяться.
Исключение лишь в том, что он призрак. А я живая. У нас нет «всегда».
Качая головой, Рис
— Ты имеешь в виду призраков, как в кинофильмах? — и, вытянув руки, вертит ими, осматривая. Затем, похлопав себя по груди, говорит: — Нет. Кажется, нет.
Я не упоминала, какими видела большинство мертвых. На мгновение он опускает глаза, а потом, снова взглянув на меня, говорит:
— Кстати, меня зовут Рис. Не то чтобы ты не знала. — Он хлопает по надгробию, на которое мы облокачиваемся.
— Джайдин, — шепчу я в ответ.
Я изучаю его лицо, стараясь запомнить каждую мельчайшую деталь. Он делает то же самое. Я отворачиваюсь от него и спрашиваю:
— Ты будешь помнить меня? Завтра?
Помнят ли призраки что-нибудь из того, что видят и слышат, когда ходят среди живых? Я никогда этого не знала. Всегда не хватало смелости спросить. На самом деле, мне никогда не хотелось какого-то общения с мертвыми, приходящими в мою комнату, чтобы разбудить меня своими воспоминаниями о смерти. Но в Рисе что-то есть. Что-то легкое и успокаивающее.
Его внимание возвращается ко мне, и он шепчет:
— Не знаю. Я ни разу не выходил из могилы, поэтому не знаю, как это бывает.
Не хочу, чтобы меня забывали. Это моя плохая черта. Эгоистичная. Злая. Но мне все равно. Если я не могу вызывать у них любовь или симпатию, то прослежу за тем, чтобы меня помнили. Но тот факт, что он может не вспомнить эту проклятую ночь, реально причиняет боль, которую мне, скорее всего, придется проглотить.
Рис смотрит на звезды и вздыхает. Пока он поглощен своими мыслями, я наблюдаю за ним. Изучаю его длинные ноги и подтянутый торс. В ближайшие годы он мог бы превратиться в красивого мужчину. От девушек не было бы отбоя. Я бы тоже бегала за ним. Мое лицо вспыхивает от того, что я нахожу Риса — призрака! — привлекательным.
Он ухмыляется и наклоняет голову, встречаясь со мной взглядом.
— Нравится то, что видишь?
Мои глаза округляются.
— Как ты это делаешь? — спрашиваю я обвиняющим тоном.
— Делаю что?
Я указываю на него указательным пальцем в обвиняющем и, одновременно, любопытствующем жесте.
— Ты знаешь, что. Говоришь, я вызвала тебя, но все эти вопросы были лишь в моей голове. Теперь ты каким-то образом узнал, что я считаю тебя привлекательным. Ты слышишь мои мысли или что-то в этом роде? — Я так волнуюсь, что сейчас у меня случится истерика. Ни один парень до этого не заставлял меня так себя чувствовать.
Я ненавижу его за это.
Но при этом приятно ощущать, что тебя понимают. И это все перевешивает.
Его ухмылка превращается в полноценную улыбку.
—
От его слов мое лицо становится еще более красным, если такое вообще возможно. Поднимаясь с земли, я оказываюсь с ним лицом к лицу.
— Все, — говорю я твердым голосом, хотя сердце мое пытается выпрыгнуть из груди и убежать с этого кладбища. — Ты привлекателен. Точка.
Рис встает. Быстро. В одну секунду он еще на земле, а в следующую — уже передо мной, и мое лицо возле его шеи. Он ждет, пока я посмотрю в его глаза глубокого шоколадного оттенка.
— Так зачем я здесь, Джайдин?
Думаю, мы оба хотим получить ответ на этот вопрос.
После эпически долгого взгляда Рис смотрит на маленький городок и бормочет, что он совершенно не изменился. Я поворачиваюсь к его надгробию и убеждаюсь, что он мертв всего лишь год. Интересно, осознает ли он это. Могут ли мертвые отслеживать время?
— Хочешь, сходим куда-нибудь?
Он прищуривает на меня взгляд, словно вспомнив о моем присутствии. Глубоко вздохнув, он заявляет:
— Почему бы не начать с твоих объяснений, зачем ты пришла сюда? — За моей спиной его могила, и мне не надо поворачиваться, чтобы понять, что он имеет в виду.
Я пожимаю плечами, но его взгляд настойчив. Рис терпеливо ждет, когда я отвечу вслух чем-то большим, чем беззаботный жест.
— Думаю, я просто чувствую, что должна быть здесь, подальше от постоянных криков и болезненных ран.
Он прищуривается, но позволяет мне продолжить, пока слова потоком выливаются из меня.
— Я имею в виду, какой во всем смысл, если моя собственная мать терпеть меня не может? Какой смысл делать для нее что-то приятное? Только для того, чтобы бояться войти в собственную комнату или оказаться выставленной за дверь? Я готовлю и убираюсь в доме. Я стираю — главным образом потому, что иначе она будет стирать только свое. Я помогаю и стараюсь чертовски сильно, но не получаю от нее ничего, кроме криков. — Я немного задумываюсь и шепотом добавляю: — Она называет меня ведьмой.
Рис ничего не говорит и не приближается ко мне, а по моей щеке катится слеза. Я быстро вытираю ее рукавом рубашки, не желая испытывать никаких чувств по отношению к матери, но не получается. Мне просто хочется, чтобы она любила меня, как в детстве. До того, как мне стали являться умершие.
Рис засовывает руки в карманы джинсов и мыском своего черного кроссовка ковыряет землю.
— У некоторых людей есть истории, которые они хоронят глубоко в себе. И неясно, насколько сильно их воздействие, пока они не сожрут человека заживо. — Он смотрит на свою могилу.