Чудовищный сговор
Шрифт:
Но я уже чуял, что произошло нечто экстраординарное. Выбрав удобный момент, я подкатил к соседям с расспросами. Они обычно напивались в пятницу вечером, после окончания рабочей недели и не просыхали до утра понедельника. Что-то внятное от них можно было услышать именно в пятницу, пока они еще окончательно не залили глаза. Я изобрел какой-то хитроумный предлог и в результате очутился с ними за одним столом.
Муж и жена, жившие напротив нашего дома, уже приканчивали вторую поллитру. Момент был самым подходящим, и, опрокинув для храбрости стопку водки, я задал интересующий меня
К третьему стакану я уже кое-что знал. Все остальное помню как в бреду. Наутро я проснулся в коридоре собственного дома, у меня не хватило сил добраться до кровати. Можете представить, в каком виде была моя одежда. Хорошо, что мамы не было дома – она как раз уехала в Москву пополнять фонды люберецкой библиотеки.
Припав к бочке, в которой мама засаливала огурцы, я пил рассол глоток за глотком и пытался понять – было ли правдой то, что я услышал, или это лишь пьяный бред соседей? Может, я и сам чего навыдумывал?
Но не стоило себя обманывать. Лишь к обеду, высосав две бутылки кислого пива местного производства, я смог взглянуть правде в глаза.
Дело обстояло следующим образом. Приезжала какая-то полная женщина, соседи говорили: «Твоя настоящая мать, Антоха, вида вполне культурного».
Чего уж она хотела, сложно сказать. Наверное, зов крови…
Так или иначе, разразился скандал. Моя мама – тьфу, я уже путаюсь – ну, Люся, которая библиотекарша, – выгнала ее и сказала, что поезд, мол, уже давно ушел и надо было думать раньше.
Соседи говорили, что крик стоял на всю округу. Люся была взбешена тем, что приезжая смогла выяснить, где находится ее сын, которого она когда-то сдала в дом ребенка. Люся кричала, что та подкупила персонал и за такие дела им придется отвечать перед судом.
Наконец «моя настоящая мать» уехала несолоно хлебавши. Соседи также рассказали мне, что Люся потом еще долго причитала во дворе, и они смогли расслышать, что приезжая прихватила с собой одну из моих фотографий. Мама так сильно рыдала, что соседи успокоили ее лишь с помощью самогонки, хотя раньше я ни разу не видел, чтобы она прикладывалась к рюмочке.
А между тем время шло и меняло все вокруг нас. Библиотека потихоньку стала хиреть, денег отпускали все меньше и меньше, наконец решили закрыть ее совсем. Мама была в шоке, но фирма, которая купила здание, предложила ей новую работу.
Мама стала продавщицей в винном отделе коммерческого магазина.
Потихоньку-полегоньку она привыкла топить горе сначала в импортных ликерах, потом перешла на венгерские вермуты и наконец стала пить горькую.
Надо сказать, что я старался не отставать от матушки. Ежевечерне мы сидели за столом и пили. Пили долго, молча и мрачно.
Мы перепробовали все сорта забугорной водки, преимущественно немецкой, – Антон стал загибать пальцы, перечисляя полузабытые названия: – «Макаров», «Демидов», «Зверь», «Черная смерть», «Барен»…
Сначала мама старалась выдерживать определенную дозу, но вскоре стала превышать ее. На работе были недовольны ею, обещали уволить.
Наверное, так бы и случилось, если бы однажды мама не отравилась какой-то левой водкой, залитой в фирменную бутылку.
Вернувшись домой,
Что там было – рассказывать не буду. В общем, все оказалось не так весело, как я предполагал. Нажил там большие неприятности и вынужден был сматывать удочки как можно быстрее.
– А как тебя занесло сюда? – поинтересовалась я, закуривая вторую сигарету.
– По культурному обмену, – усмехнулся Антон. – Меня внесли в базу данных одного журнала для «голубых», и я частенько получал письма с самых разных концов России. А когда понял, что надо сматываться, то скоренько просмотрел ворох писем, наткнулся на кургулинское и, созвонившись с ним, решил, что это лучший вариант.
Так поначалу и оказалось. При Паше я катался как сыр в масле, ел что хотел, пить почти перестал, только фирменные французские вина, – знаете, которые стоят дороже местной водки?
Потом появился Фредди. Честно говоря, Паша немного мне наскучил, и хотя я при нем горя не знал, но хотелось какой-то большей степени свободы. А Кургулин считал, что если он мне платит, то, значит, за порог – ни-ни. Не говоря уже о том, чтобы еще с кем-то.
А хотелось, чего скрывать… Я стал «погуливать», познакомился тут кое с кем. Мои молодые дружки представили меня Фредди.
И теперь я с ним работаю, – с грустью закончил свой рассказ Антон. – А куда деваться?! Фредди, конечно, гад, и деньги тянет, и эксплуатирует почем зря. Знал бы, что так получится, держался бы за Пашу обеими руками. Но теперь что говорить…
Антон тяжело вздохнул и полез в карман своей намокшей от пота рубашки за платком.
– Эх, Паша, Паша… – со слезами в голосе промолвил он. – Целый год ты был со мной рядом, а теперь от тебя ничего не осталось. Ни подарков твоих, ни фотографии. И кредитной карточки, которую ты обещал оформить на меня, я так и не дождался…
Антоша вдруг замолчал и пристально посмотрел на маленький розовый листок, который вынул из кармана вместе с носовым платком.
– Да, совсем ничего, – кивнул он, – вот разве что листок из его блокнота. Он тогда на столе валялся, а я там электронный адрес гей-журнала записал. Несколько строк его рукой – вот и вся память…
– Можно я краем глаза взгляну на твой сувенир? – попросила я.
Антон протянул мне листок и погрузился в отрешенное созерцание тополя. Белые свалявшиеся семена на листве его огромной, убегавшей ввысь кроны походили на паутину или коконы гусениц.