Чудовы луга
Шрифт:
Не сыщут.
Кай привык бродяжить, с самого рождения — в седле, в дороге, редкие остановки в трактирах, в фортах, черт знает, куда занесет на следующий день. Толкнулось воспоминание, размывчатое, как из прошлой жизни, как не с ним бывшее… Горит камин, и Вир, живой, мрачный, усталый, сидит около огня, вытянув ноги.
Очередной форт, в гарнизоне которго можно переждать очередную зиму.
— Холодно, — ноет Кай, совсем еще мелкий.
И сыро, и овсяная похлебка на ужин, и злющий повар, и скользкое
— Потерпишь.
— Я б во дворце пожил, — Кай смотрит в огонь и щурится, стараясь высмотреть саламандру. Трактирные байки: будто саламандры живут в языках пламени, в огне спят, огнем питаются.
Кто огненную змею увидит — век счастлив будет.
Нет змеи.
— Дворцы все заняты, — Вир возится с прорехой на крутке, тянет дратву, что-то там не ладится у него. — Вот вырастешь добрым рыцарем, пойдешь служить самому государю Лавенгу, или кому-нибудь из высоких лордов, насмотришься.
Он критически оглядывает дело своих рук и дергает краем рта.
— Если раньше не сдохнешь.
— А я слышал, у дролей город есть, где дома один краше другого. Да только в тех домах ни души. Заходи, кто хочешь, живи.
— Опять бабских сказок наслушался?
— И тепло там, — продолжает Кай упрямо. — И деревья даже зимой в цвету стоят, и музыка играет — не пойми откуда, красивая… А дома пустые… и у каждого дома — чаша с огнем, чтобы всякий мог во тьме увидеть и дойти до города того…
— Так чтож там сами дроли не живут, а?
— Не знаю…
Глухой стук копыт увязал во влажном воздухе. Ночной холод слегка отрезвил парня, но вокруг лошадиной гривы все равно мерцало золотое.
Остовы деревьев на редких взгорках, выпиравших из вязкой жижи, торчали темными скелетами. Лунные полотнища лежали на них издырявленной тонкой кисеей.
Когда по обеим сторонам гати зажглись зеленые огни, Кай не испугался.
Мир оказался… не таким. Словно выворачивался наизнанку, с каждым днем и шагом — все сильнее. Места для страха не осталось.
Огни прибывали, роились в трясине, промелькивая сквозь туман, как летние мотыльки. Послышалось цвирканье, скрипы, свист — высокий, тонкий, еле различимый человеческим ухом.
Кай не обращал внимания, ехал шагом, покачиваясь в седле и слепо уставившись на дорогу меж ушами лошади.
Кобыла не беспокоится, значит ничего страшного — снова мерещится.
С некоторых пор он стал доверять лошади больше, чем себе.
Парня донимал голод. Он так и не проглотил ни ложки в негостеприимном доме. Воображаемый аромат сдобренного приправами лукового супа преследовал его, смешиваясь с тоскливым запахом болота и подгнившей травы.
Кобыл прянула ушами и стала, как вкопанная. Кай чертыхнулся, глянул вперед.
Сначала ему
Я все-таки схожу с ума.
У детей не бывает таких плоских лупоглазых лиц, растянутых до ушей узких ртов…
Нетвари окружили усталого всадника на тощей кобыле, примолкли, стояли, покачиваясь на тонких ножках. Снизу вверх глядели на Кая черные щели глаз.
Каждую фигурку окаймляло зеленое свечение.
— Чего вам надо? — спросил Кай.
Голос его прозвучал странно и одиноко. Дыхание становилось паром в холодном воздухе. Тяжко выдыхала трясина.
Горбатая громада каменного острова темнела по правую руку, щетинилась кривыми соснами.
— Пустите, мне надо проехать, — попросил Кай. — Отойдите.
Болотные чуда не двинулись с места, словно ждали чего-то.
Кай вздохнул, вынул ноги из стремян, спешился, присел на корточки.
Его обступили плотнее, заглядывали в лицо, прикасались к волосам и одежде, осторожно, боязливо.
Защелкали, засвиристели, отталкивая друг друга, стараясь подобраться поближе.
Кай ощущал запах сырости, глины, слышал шелест, словно от змеиных чешуй.
— Вы как хотите, — сказал он, вставая. — Я пошел. Поняли? Я спать хочу. И есть. Я устал.
Повел кобылу в поводу, проталкиваясь среди косматых уродцев, стараясь не наступить ни на кого.
Стайка нетварей со скрипом шатнулась вслед за ним, вокруг заплескало. Кай понял, что страшные малыши шлепают прямо по трясине, не проваливаются.
Тянуло к полуночи. Он уже так замерз и устал, что чувствовал только тупое безразличие.
Сейчас я лягу и они меня сожрут. Ну и ладно.
Кай добрался до твердой земли, выбрал место посуше и сел, привалившись к заросшему мхом камню, завернулся в плащ.
Кобыла, по-прежнему не обращавшая на болотный народец никакого внимания, принялась обдирать полуоблетевший ольховый куст, дергая головой и позванивая сбруей.
Кай вздохнул и прикрыл глаза.
Явись сюда хоть огнедышащие демоны, он бы не пошевелился.
Цвирканье и свист раздражали слух, не давали провалиться в плывущее марево сна.
— Ну вас, — пробормотал Кай, натягивая плащ на уши. — Уйдите…
Щебет поутих, сделался нежным, успокаивающим, слился со скрипом ветвей и шелестом сухой осоки. Зашуршало, сухо и ломко, стало теплее, запахло водорослями.
Кай завалился на бок, на мягкую подстилку, появившуюся неведомо откуда. Его дергали за рукава, птичьи коготки перебирали волосы, послышался певучий звон — должно быть, чуденыши добрались до кошеля с монетами.