Чудовы луга
Шрифт:
— Почем я знаю, может, он не спит вовсе.
И не ест, ага. Вторую неделю.
— Насулил золотые горы. — Репа, до того молча вертевший ножом дырки в поясе, поднял замотанную в капюшон голову. — Приманил нас как перепелок. Слушьте, парни, мож того? Пристукнем его, покуда не поздно? Зачем нам чудий выродок?
— Он не чудий, а шиммелев! — поправил Заноза, стараясь не подать виду, что испугался. Пристукнут Кая, там и до Занозы дело дойдет — кто Вентиску с ребятами свел?
— Наболтал, а вы поверили.
— Ты тоже поверил.
— Ну и я вместе
Не сулил он ничего, подумал Заноза, но благоразумно промолчал. Это ты, Репа, сам себе насулил. А теперь виноватого ищешь.
— Говорил я уже, — Клык зло сплюнул в огонь. — Было дело. Я под стол пешком ходил, а помню хорошо. Вся округа шумела. Что кавенову женку Шиммель обрюхатил, когда она ватаге попалась, вместе с поездом свадебным. Потом баба то ли родами померла, то ли Кавен ее кончил, вместе с дитем, тут уже разное болтали. А Вентиска аккурат по возрасту подходит.
— Да услышал где-то и примазался, — фыркнул Репа. — Наживка на дурней нужна? Нужна. Мы и клюнули.
— И сожрут нас с потрохами, — торжественно заключил Щавлик и чертыхнулся, вскочив — от правой опорки повалил дым.
Помолчали, слушая шипение и проклятия Щавлика, пинающего сырой растоптанный мох. Заноза ерзал на чурбачке.
— С другой стороны, — протянул Клык, — Хотел бы он нас скормить — давно бы скормил. Вторая седьмица на исходе. Ждет он чего-то. А чего здесь можно ждать?
Заноза с уважением посмотрел на Клыка. Варит котелок у парня. Действительно — наглая чудь могла бы их давно стрелками перещелкать, по одному, если б захотела. Если б Кай захотел. Ан нет, ждет, бродит, у дуба страшного сидит. Значит, не врал. Таки Шиммеля ждет.
— Пойду лошадей гляну. — Заноза встал, растирая поясницу. От бездействия и холода все тело затекло.
Он вышел из круга света в мокрый мрак, мимо землянок, крытых ветками и дерном, к навесу. Заслышав шаги, лошадки зашевелились, зафыркали, потянули морды через хлипкую загородку. Среди темных морд одна белесо светилась в ночи — каева сивка ткнулась мягким храпом Занозе в ладонь. Тот скормил кобылке припрятанный с ужина сухарь, погладил ее по носу. От лошадей тянуло теплом, хотелось втиснуться между ними и заснуть. Но спать стоя Заноза не умел, а в сырую вонючую землянку надо забираться всей гурьбой, иначе сдохнешь от холода.
Он вздохнул, поежился, потер ссутуленные плечи и побрел в темноту, от ствола к стволу, ощупывая их протянутой рукой. Другой рукой он прикрывал лицо от веток.
Рыжее пятно костра осталось за спиной, глаза кое-как научились отличать черное от непроглядно-черного и черно-серого. Под подошвами чавкало, над головой тяжело волоклось беззвездное сизое небо. По вершинам потянуло ветром, и воздух стал свежее.
Рука не нащупала ни стволов, ни веток, Заноза почувствовал подъем и остановился. На краю слуха что-то звякало печально и сипло, словно дух сгинувшей скотинки заблудился во мгле. Перед глазами плавала и ветвилась чернота.
Что-то коснулось лица, погладило —
Заноза подскочил, мгновенно облившись потом, треснул себя по щеке изо всей силы. Пальцы опутало волглое, прохладное, невесомо упало на голову. Саван утопленника! Заноза взвыл, судорожно стряхивая невидимые путы.
— Ай-ай-ай, спасите меня! Господи помилуй, ой-ей-ей!
Бродячая скотинка зазвякала колокольцами теперь уже повсюду, потом хрипло расхохоталась:
— Заноза, успокойся! Это лента с дуба на тебя напала, ты ее оборвал.
— Вентиска? — голос у Занозы дрожал.
— Я, кто же еще. У тебя под ногами ствол поваленный. Кувыркнешься. Обходи слева.
Заноза, испуганно таращась в темноту, двинулся налево, на голос. Это всего лишь сгнившая лента с дуба, одна из многих, которыми увешаны ветви. И бронзовые колокольчики — подношения Шиммелю с тех времен, когда люди помнили, где лежит кровожадный верейский лорд. Ленты тканы из хорошего льна, дождь и ветер портят их намного медленнее, чем живую плоть.
Всего лишь лента?
Или сам Шиммель похлопал Занозу по щеке? Мол, молодец, что пришел, и людей привел, и сына моего, и сивую кобылу. Молодец, Заноза, попомню тебе…
Господи помилуй!..
— Корни, осторожней, — сказал Кай. — Садись, здесь сухо.
— Я постою.
Слева проступила и разрослась черная стена. Заноза нащупал мокрые складки коры, поспешно отдернул руку и вытер пальцы о полу. Дуб. Тот самый, уродливый. Страшный.
— Я за тобой пришел. — Заноза потихоньку приходил в себя. — Ты бы посидел с парнями, а? Негоже от людей прятаться. Ты даже хлебом нашим брезгуешь, обижаются парни.
— Мне нет до них дела, Заноза.
— Как — нет? За тобой люди пошли, под руку твою, ты ж сыном Шиммелевым сказался, тебе ватагу водить!
Усталый вздох.
— Не звал я их. Они мне не нужны.
— Да как же не нужны! Ты Шиммеля призвать собрался, как же без людей? Разбойничий лорд он, Шиммель-то, спокон веку лихие люди его призывают, зачем же его просто так вызывать?
— Уффф… надоело уже. Сколько тебе объяснять…
Рядом зашуршало, затрещали веточки в лесной подстилке, поднялась фигура — темная, в размытой серой мгле. Пятно лица с провалами глаз, тусклый отсвет пряжки на плече. Заноза не ощутил ни тепла от нее, ни человечьего запаха — только тлен лесной, горечь палых листьев.
— Шиммель мне отец, Заноза. Я хочу его увидеть. Все.
— Да нельзя его видеть, дурень! — Заноза даже голос повысил в негодовании, только его исказил и выпил туман. — Кто Шиммеля увидит, тот недолго проживет — зарубят, стрелу схлопочет, споткнется и шею свернет. Сказывают, он и своих не жалел никогда, а теперь проклятье на нем такое. Думаешь, проклятье разбираться будет, сын ты ему или не сын?
Кай молчал.
— А вот парни не стерпят, порежут тебя, потому как ты нетварей привадил, того гляди, на людей натравишь! Хошь железо в печенку? Еще денек — и никакие речи разумные их не удержат.