Чудовы луга
Шрифт:
Предательница.
Она еще пожалеет, что разговаривала с ним так нагло.
* * *
Плохо дело. Ласточка понюхала бинт с пятнами скудных выделений и поморщилась. Гнилостный запах был ей слишком хорошо знаком. Бледная сухая рана с отечными краями, грязноватый налет. К вечеру жар у Раделя спал, после проливного пота начался озноб. Лорд очнулся, но сознание оставалось спутанным. "Голова болит, — пожаловался лорд. — Позови Марка".
Ласточка почистила рану, превязала ее заново. Напоила лорда вином,
Беременная девица перетащила в комнату свою подстилку, и без особой нужды за дверь не выходила. Снаружи несколько раз шумели и ругались — это приходили бывшие жильцы, рвались внутрь, требовали хотя бы вернуть вещи. Лана сгребла в охапку кучу вшивых тряпок и демонстративно вышвырнула их за порог. Постояла, послушала ругань и угрозы, потом сморщила носик и улыбнулась Ласточке.
Ласточка криво улыбнулась в ответ. Ничего не кончилось, глупая девочка, подумала она. Пока лорд Радель жив — мы отделены от разбойников запертой дверью и парочкой суровых найлов. Если Господь таки приберет его, найлы и дверь испарятся, как не было… Да и защита разве те найлы? Когда их хозяин своим же людям головы походя рубит. Про Шиммеля тоже сказывали, что он ни своих, ни чужих не жалел.
И ты теперь такой, Кай?
— Ммммм, жарко… — промычал Радель, только что стучавший зубами под плащами и одеялами. — Окно открой… дышать… нечем…
По полу дуло, тянуло сквозняком. Кособокий ставень завесили рогожей, но спасала она мало. Гертран Радель метался и царапал желтыми пальцами шнуровку на груди.
— Милорд, миленький, потерпите. Нельзя окно открывать. Простынете, еще хуже будет. Давайте отвара выпьем, надо больше пить, чтобы жар вымыло… Лана, поддержи-ка милорда… подсунь ему мешок под спину, вот так. Вам удобно, милорд?
— Мммм… гадость… — взрослый мужчина морщился и отворачивался от чашки, как мальчик.
Стукнула дверь, открытая пинком. Вошел Лаэ, как-то странно вошел, мелкими шажками, закусив губу и не сводя глаз с чего-то маленького, то ли живого, то ли очень хрупкого в своей ладони. В другой руке у него болтался фонарь. Лаэ остановился посреди комнаты, твердо встал обеими ногами, и только тогда перевел взгляд на Ласточку.
— Вот, — сказал он. — Ты просила, прекрасная госпожа. Снадобье.
Ласточка подошла и заглянула в найльскую ладонь. Там лежало яичко — охристо-серое в пляшушем свете каминного пламени, с темным крапом, с обоих концов залепленное пуговками из древесной смолы.
— Что это?
— Бери. Кай передал. Осторожнее!
— Ох… — яйцо оказалось неожиданно тяжелым, а скорлупа такой тонкой, что прогибалась под пальцами. — Там молочко? Как его оттуда достать?
— Не знаю. Разбить над чашкой?
— Я знаю! — Лана сунула любопытный нос. — Сейчас покажу. Клади его вот сюда, тетенька.
Она нашла на полу подходящий черепок, потом выколупала из мешка соломинку, переломила ее на две неравные части и аккуратно воткнула обе половинки в верхнюю
— Марево в воду добавляют, по капельке, — объяснила Лана. — Вот смотрите, берем чашку, наливаем воды, а потом делаем так…
Она подставила чашку под короткую соломинку, а в длинную подула. На соломинке выступила и налилась изумрудно-зеленая капля. Сорвалась в чашку, как спелая ягода, потянув за собой длинную медовую нить. Ударилась о воду и потонула, распуская зеленые пальчатые щупальца, окутываясь молочным дымом.
Лана покачала чашку в руке, перемешивая. Жидкость побелела, сделалась и правда похожа на молоко, только в глубине зажегся радужный опаловый огонек. Ласточка принюхалась, но никакого особенного запаха не уловила. Или ей обоняние отшибло от тутошней вони.
— Он звезду с неба достанет, если захочет. — Девица вздохнула, сунула чашку Ласточке и отвернулась. — Вишь, приказал — чудь сама прибежала, марева принесла, в тот же день, солнце еще не село. А дядь Зарена в Чаруси змеюка укусила, полноги выгнило, и молочка он принес чуть-чуть, самому хлебать пришлось…
Ласточка взглянула на Раделя. Тот раскинулся на плащах, мешки с сеном разъехались. Волосы потемнели от пота, глаза провалились, а губы обметало.
Ласточка не привыкла давать своим больным непроверенное лекарство. Пусть даже и хваленое сто раз. Если уж мы потравимся, то оба, подумала она, поднося чашку к губам.
У марева оказался слабый горьковато-сладкий вкус и необыкновенно приятное сливочное послевкусие. Захотелось сделать еще один глоток, потом еще и еще…
— Теть Ласточка! — в голосе Ланы зазвучала обида. — Это же для лорда Раделя! Ты так все выпьешь! Тебе-то зачем?
А девчонка явно надеется, что ей тоже достанется пара капелек, поняла Ласточка. Может, и достанется, чем черт не шутит. Штука интересная, посмотрим, как подействует. Ласточку познабливало от усталости, ныли ноги и гудела голова.
Любопытно, из чего чудь молочко делает? И для чего? Неужели детенышей им выкармливают? А проводник на болотах рассказывал, что чуденыши новорожденные человека живьем зажрали, и вообще они из яиц выводятся…
Ласточка прислушалась к себе и успела заметить, как постепенно, словно талая вода, отступает ноющая боль в ногах. Как гул в висках сменяется благословенной легкостью и уходит гнетущее напряжение, сутулившее плечи.
Привычная усталость, которую Ласточка почти не замечала, сгинула, сдернув серую пелену с глаз. Ого, подумала лекарка, а я забыла уже, каково это — когда ничего не болит, не ноет, не ломит и не отваливается.
— Ну-ка, милорд, выпейте, это вам поможет. Точно говорю, поможет, в кои веки деревенские побасенки оказались правдой… Поддержи его, Лана. Пейте, милорд, миленький, пейте, попустит вас с божьей помощью…
Может ли Господь действовать руками дьявольского отродья? Ласточка фыркнула. Господь все может, а отродье…
У отродья есть душа живая… по крайней мере, была. Хорошее было отродье, неглупое, незлое. Взбаламошное, конечно. Замечательное было отродье, чего уж там говорить. Самое лучшее на свете. Любимое. Что ж теперь… ничего не осталось?