Чукотка
Шрифт:
И когда в тумане наш пароход пришвартовался к причалу, нас встретил автомобиль, разбивая туман светом фар. Здесь уже были гостиница, ресторан, почта, банк и другие советские учреждения.
Мои попутчики, прибывшие сюда впервые, ехали на машине в гостиницу и относились к этому как к должному. Между тем меня все это поражало и радовало. Я восторгался и домами, причалами, и автомашинами, бегающими по Чукотской земле, и гостиницей.
Это особенно радовало потому, что я видел Чукотку в развитии, мог сравнить ее нынешнее с прошлым. Радовало то, что советские люди смогли утеплить холодную чукотскую землю, сделать ее
Я привык за свои прежние зимовки, как раньше мы называли жизнь и работу здесь, мириться с несколько замедленным темпом жизни. Край, именовавшийся проезжими корреспондентами "собачьим царством" (единственным средством связи были собаки), теперь исчез. Здесь летали самолеты, как по нормально действующей воздушной магистрали. Если раньше нам на зимовку привозили комплекты центральных газет один раз в год, то теперь газеты из Москвы поступали сюда на пятый день, а иногда и на третий. Оторванность от Большой Земли исчезла, и люди, населяющие Чукотку, стали жить в едином темпе со всем многонациональным советским народом. На Чукотке издавалось уже около двадцати газет.
В хорошем номере гостиницы, где было тепло, светло и уютно, я сел в удобное кресло и невольно предался воспоминаниям.
1926 год. Я брожу по Чукотской земле в качестве руководителя статистико-экономической экспедиции. За зиму этого года, на собаках, на оленях, я проехал более двенадцати тысяч километров. Часто в пути заставала пурга. Собак нашей упряжки не видно. Нарта движется в пурге как будто сама, подгоняемая ветром. Мы едем молча, и только плечом я ощущаю спину своего каюра*. Настроение неважное. Хочется поскорей доехать до жилья, попасть в тепло. По рассказам каюра, в этом месте скалистый отвесный берег высотой метров четыреста.
[Каюр - погонщик собак (здесь и далее в квадратных скобках, если не указано другое, - примечания автора).]
Все чаще и чаще каюр останавливает упряжку и, бросив нас, то есть меня и собак, уходит проверить "дорогу". Он выбрасывает тормоз на длинной веревке вперед и идет за ним. Если веревка не вырывается из рук, каюр идет дальше и вновь забрасывает тормоз. А когда веревка вырывается - ясно, что в нескольких шагах обрыв.
На вершине скал иногда наметается снежный карниз, и горе путнику, если его собаки по неопытности своего хозяина попадают сюда: снег обрушивается, и нарта с седоками летит вниз. Часто в таких случаях снежная лавина хоронит и людей и собак. В таких местах лучше останавливаться до окончания пурги на ночевку.
– Пожалуй, ночевать надо!
– кричит каюр. Он кричит громко, чтобы перекричать пургу.
И среди безграничного простора тундры мы останавливаемся на ночлег. На первых порах тебя охватывает жуть. В самом деле: какая тут ночевка, в этой белой и безжизненной пустыне? И все же под свист и вой бушующей пурги мы с трудом устанавливаем палатку. Мое положение сходно с положением щенка, которого выбрасывают на середину глубокой реки, чтобы он научился плавать. Вот и я барахтаюсь в этом бушующем снежном океане. Ветер, а вернее шквал, вырывает из рук полотнище палатки, и мы, как утопающие, хватаемся за концы ее, торопливо втыкаем в твердый снег колышки, укрепляем веревками. Наконец палатка готова. С какой радостью мы забираемся в этот полотняный домик! Мы чувствуем себя самыми счастливыми, так как укрылись
Вскоре появляется горячая пища, чай, и мы с каюром поистине блаженствуем.
А пурга бушует, палатка хлещет полотнищами, как барабан.
С нами вожак и часть собак. Они лежат у входа и, сверкая глазами, слизывают и скусывают зубами с лап снег и наледь. Другие собаки - за палаткой, их давно уже занесла пурга.
Нередко пурга дует несколько дней подряд. Но время у нас не пропадает. Каюр учит меня чукотскому языку, я его - русскому. Он рассказывает мне о быте и нравах своего народа, я ему - о России. В общем, нам хорошо. Здесь даже можно вести дневник.
Но... сидя в удобном кресле, я думаю: а все же в чукотской гостинице лучше ночевать, чем в белой пустыне.
Завтра на самолете я окажусь в течение нескольких часов в другом конце Чукотки, за тысячу километров отсюда, и не нужно будет мерзнуть полмесяца, покрывая то же расстояние на собаках. Да и местные жители давно предпочитают самолет.
Здесь, на аэродроме, я встретил вылезшего из самолета моего старого приятеля чукчу Гивэв, который прилетел в банк. Гивэв - председатель колхоза, завтра он летит в окружной центр Анадырь на слет колхозников-зверобоев и оленеводов.
Из окна гостиницы я вижу всю бухту. Справа большой склон горы, еще покрытый снегом. Светлосиний серебристый перелив снега играет на солнце. Многочисленные гудки пароходов, ледоколов оглашают полярный воздух. Эти мощные корабли поддерживают навигацию почти круглый год. Я вспомнил свое первое путешествие на Чукотку, когда сюда приходил только один пароход в год!
И здесь, на этих далеких берегах, идет социалистическое строительство, и здесь, на этой холодной земле, советская власть строит ранее вымиравшему народу культурную и зажиточную жизнь.
Я вспоминаю своего приятеля Ульвургына. Он помогал нам организовать первую школу-интернат, с ним мы много ездили по Чукотской земле.
Огромная страна эта Чукотка! Мыс Дежнева - самая северо-восточная оконечность Азиатского материка. Гранитная скала. Отсюда мы с Ульвургыном в ясный, солнечный весенний день рассматривали горы Аляски.
Здесь узкий Берингов пролив отделяет Чукотку от Аляски, открытой, так же как и мыс Дежнева, русскими землепроходцами, храбрыми мореходами, которые в поисках новых земель еще в те времена доходили до Калифорнийских гор.
В самой узкой части пролива находятся в непосредственной близости друг от друга два скалистых острова: Большой Диомид, принадлежащий СССР, и американский - Малый Диомид.
Мне вспоминается, как Ульвургын, стоя на скале, показывал рукой на эти острова и говорил:
– Когда замерзнет море между островами, можно за полчаса доехать на собаках с нашего острова до американского Диомида.
Здесь как бы соприкасаются две огромные страны - СССР и США, два света - Старый и Новый, два мира - новый и старый, две системы - социализм и капитализм, простой казак Семен Дежнев и именитый принц Уэльский, чьим именем, совсем не по заслугам, назван открытый русскими мореплавателями мыс на Аляске.