Чумовая дамочка
Шрифт:
— Здорово. Палыч! — вновь гаркнула я, и мы обнялись.
Палыч отстранился и сказал удовлетворенно:
— Красавица. Вылитая мать. Королевна, право слово… А загорела как, точно с курорта.
— Я на юге отдыхала две недели.
— Хорошее дело, — одобрил он, переходя на шепот, — Нинка здесь с самого утра. Занавески вешает…
В этот момент сестра появилась в коридоре, неодобрительно посмотрела на Палыча и кивнула мне.
— Ты ж в телеграмме писала, что с утра приедешь? — вместо приветствия заметила она.
— Вышла
— Какая задержка? Да не вертись ты под ногами, черт старый! — заорала она на Палыча, тот нахмурился и пристроился за моей спиной.
Я незаметно сунула ему денег и шепнула:
— Закусь купи…
Палыч исчез, а мы с Нинкой вошли в комнату. Причина ее скверного настроения стала мне ясна, из всей мебели, которой так гордился мой пьяница-дед, остались только кресло с порванной обивкой да резная тумбочка для обуви.
— Видно, под конец жизни дедуля здорово разошелся, — присвистнув, заметила я. Нинка тяжело вздохнула:
— Это не дед, то есть…. вся эта рухлядь ничего не стоила. Так, если какой любитель…А у кого сейчас деньги? Я и выручила-то сущие копейки, честное слово. У меня где-то записано, если хочешь, верну тебе половину, постепенно… Сереже надо было на свадьбу, ты же знаешь, у нас никаких сбережений… Получили участок, тридцать километров от города, разве на автобусе наездишься? «Запорожец» купили, старенький, своя картошка, морковь… Конечно, денег у меня нет, чтоб с тобой расплатиться, буду отдавать помаленьку…
— Мне ничего не надо, — отмахнулась я, искренне сожалея о вещах, которые окружали меня с детства, а отнюдь не об их рыночной стоимости, хотя и знала, что стоимость велика, а Нинка все спустила по дешевке… «Запорожец», дура несчастная, да здесь одна горка тянула на новенькую «Волгу». Но сестрице об этом лучше не говорить, не то ее инфаркт хватит.
— Я занавески повесила, — неуверенно заметила она.
— Спасибо. Раскладушку тоже ты принесла? — Раскладушка стояла у окна, застеленная полосатым одеялом, выглядело оно так, что я сразу же затосковала.
— Я договорилась с Михайловыми, они тебе стол дадут, от кухонного гарнитура. Деньги я заплатила. Квартирантам пришлось сотню вернуть, договаривались, что о выселении предупрежу за месяц, а вышло за две недели. Табуретка есть, понадобится что — купишь, надеюсь, не все деньги на курортах прогуляла…
— Не все, — согласилась я. — Но на эти деньги мне жить, пока на работу не устроюсь.
— Как жить… Ты к экономии не приучена, а Сережа мой живет на триста рублей.
— Твой Сережа может жить на полтинник — мне по фигу. Денег не дам, на меня пусть не рассчитывает, — отрезала я.
Нинка отвернулась к окну и вроде бы собралась реветь, но, наверное, вспомнила, что сынок живет в квартире, которая официально принадлежит мне так же, как и эта комната, и решила со мной не связываться. Между прочим, правильно сделала.
— Пойдем в кухню, хоть чаю выпьем, —
Чашки, чтобы выпить чаю, пришлось позаимствовать у Палыча, а он, в свою очередь, позаимствовал их не иначе как на помойке: треснутые, без ручек и страшно грязные. Нинка ругалась и пока их отмывала, я уплетала принесенный ею рулет и поглядывала в окно. Сосед явился минут через десять, значит, винно-водочные изделия по прежнему по соседству: в доме напротив раньше был гастроном, как выяснилось, там и остался. К двум бутылкам водки Палыч прихватил колбасы, хлеба и банку помидоров, а также пакет картошки и три луковицы.
— Сейчас такую закусь сварганим, — весело сообщил он и кинулся к плите, — А ты пока рассказывай.
— Чего рассказывать? — усмехнулась я.
— Как чего? Пять лет не виделись. За пять лет много чего переменилось.
— Так это у вас, ты и рассказывай.
— Помолчал бы, пень старый, язык-то точно помело… — шикнула Нинка. Палыч покосился на меня и обиженно засопел, сосредоточившись на картошке. Нинка наконец-то отмыла чашки, и мы устроились за столом.
— Ну что ж. Виталик, — вздохнул Палыч, — давай за встречу, за то, значит, чтобы все в твоей жизни было хорошо и складно.
— Хорошо тут не будет, — влезла Нинка. — Уезжать ей надо куда глаза глядят.
Дослушивать я не стала и выпила водки. Нинка сбилась на середине фразы, опасливо принюхалась и тоже выпила.
— Как дальше жить думаешь? На работу или как? — одновременно закусывая, спросил сосед.
— На работу, — ответила я. — Конечно, биография подкачала, но, может, возьмут куда…
— Иди к нам в институт, уборщицей, — предложила Нинка. — Сто пятьдесят рублей, и все-таки у меня на глазах.
— И чего я на эти сто пятьдесят делать буду? — хмыкнула я, а сестрица разозлилась.
— А что люди делают? Сережа мой… а… — Она рукой махнула и возвысила голос.:
— Получше тебя люди, а любой работе рады. Ты что ж, главбухом пойдешь за большими деньгами? Или директором на завод по соседству?
— Завод мне даром не нужен, — успокоила я ее. — Надеюсь, кто-нибудь из друзей поможет устроиться.
— Друзья-то помогут! — взвизгнула Нинка так, что мы с притихшим Палычем вздрогнули, — Они тебе помогли один раз… Славик твой в особенности… сволочь… Самая настоящая сволочь, чтоб ему глаз лишиться…
— Чего ты орешь? — поморщилась я.
— А чего, не так? Скажи. Палыч, права я или нет? Какая любовь была… Ромео и Джульетта, прости господи. И что? В тюрьму за него села. Чужой грех на себя взяла. Пять лет… да я бы… дура ты. Лийка, дура. Что с жизнью-то своей сотворила? Пять лет псу под хвост, а ему и горя мало. Бросил тебя твой Ромео…
— Заткнись, — попросила я, разливая водку, — Бросил и бросил, что ж теперь…
— Он хоть письма-то писал?
— Он неграмотный, — хмыкнула я. — И вообще, отвяжись.