Чурики сгорели
Шрифт:
Уговаривая в очередной раз директора 16-й типографии, один из мальчишек сказал:
— Вы только разрешите, а мы ваш портрет повесим.
— Где же вы мой портрет повесите?
— Ясно где — в музее мировой революции. Долго ждать не придется. На людоедском острове Ява и то двести ребят объединились в детгруппы.
Это была шутка, но шутил представитель того движения, по примеру которого в десятках стран стали объединяться дети рабочих.
К первым пионерам обращалось Советское правительство: «Советская республика обращается к юным пионерам от лица беспризорной
Сами пионеры обращались к ребятам Германии: «Мы, ваши друзья, юные пионеры СССР, посылаем вам свое юное пролетарское пожелание успеха в борьбе за освобождение. Мы поможем вашей революции, готовьтесь вы, а мы всегда готовы».
Босоногие ребята — это не образ, они такими и остались для истории на известной фотографии — собрались 23 мая 1924 года на Красной площади. Пионеры пришли на свой первый парад. Их приветствовали делегаты XIII съезда партии. Старый большевик Феликс Кон с трибуны Мавзолея[10] произносил слова Торжественного обещания:
— Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…
И площадь повторяла за ним.
— Буду твердо стоять за дело рабочего класса в его борьбе за освобождение рабочих и крестьян всего мира…
И площадь повторяла за ним.
— Будь готов! — раздалось с трибуны.
— Всегда готов! — ответила площадь.
В этом ответе — «Всегда готов» — был большой смысл и величайшая серьезность, в нем был золотой слиток времени, со всеми его трудностями, противоречиями и непроходящим оптимизмом…
Когда Вовка фантазировал о создании первого пионерского отряда, вы помните, какой аргумент он избрал решающим для ребят, которые могли не захотеть вступать в пионеры: неужели вам не дорого дело ваших отцов, которые совершили революцию? Когда же он говорит о себе, сегодняшнем пионере, то не поднимается выше стража зеленых насаждений. Но это его и угнетает. Он тоже хочет уловить пульс мира, соединиться с его движением — движением революционного прогресса.
Вечером сын сказал:
— Слушай, папа. Мы весь день проговорили с тобой, и все без толку. Помоги мне создать организацию.
Сын не дождался ответа. Я впервые не смог ответить на его вопросы, впрочем, и он впервые так серьезно спрашивал меня. Я думал о той ответственности (не страшась ее даже про себя назвать высоким словом — гражданской) отца, учительницы, с которой каждый день встречается Вовка, школы, где учится сын и его друзья, всех взрослых перед всеми детьми — не лишать младших права первого, помочь им обрести эти права и возможности.
Ответить сыну односложно я не мог. Сказать: делай так, поступай этак — все равно что отмахнуться. А вообще-то мы очень любим советовать. Нам кажется, что все уже создано, сделано и надо лишь посоветовать, чтобы использовать то, что есть. Но советовать — еще не помогать. Помогать — это заниматься, это делать вместе, это отдавать не минуты, а часы. Мой классный руководитель Нисон Иосифович Шинкарев работал в одной школе тридцать лет. Каждый день он приезжал на час раньше звонка: помогал ученикам, которые
СТОЙ, СТРЕЛЯТЬ БУДУ!
После всех разговоров сегодняшнего дня я думал, что сын долго не заснет. Но заснул он быстро, лежал, уткнувшись в подушку, и причмокивал губами. Потом вдруг резко повернулся и оттолкнул кого-то рукой. Наверное, ему что-то приснилось…
Гулко щелкнув, остановился на этаже лифт. От этого щелчка Вовка и проснулся. Он ждал, когда брякнет железная дверь, но было тихо; если кто и вышел из лифта, то бесшумно, словно привидение. Вовка приподнялся над подушкой и огляделся. В комнате было двое.
«Не шевелись!» — скомандовал один.
Стоял он подле окна и одет был в долгую, до пят, шинель, на голове — шлем-буденовка. Другой, в растянутой, как мешок, кофте, рыскал на полках с книгами и игрушками. Он запихивал в карманы Вовкины пистолеты и приговаривал:
«Ну буржуй, ну буржуй…»
«Ты бери, бери, что тебе надо, — сказал Вовка. — Мне не жалко».
«Буржуй, а не жадный», — удивился в кофте и раза два отчетливо щелкнул зубами.
«Испугался, потому и не жадный. А все равно буржуй», — уточнил в шинели.
«Ничего я не испугался. — Вовке и в самом деле было не страшно, а очень даже любопытно. — И не буржуй я вовсе. Пионер я».
Тот, что у окна стоял, аж подскочил:
«Слышь, не буржуй, говорит. Ты посмотри, как живет, только посмотри! Вон стол ему письменный поставили, чтоб помех в занятиях не было, и тетрадочки разложены. А мы тем временем табуретки сколачиваем».
«Ты сам за этим столом посиди да поучи. Ай эм гоинг ту зе синема. Это значит по-английски „я иду в кино“. А я в кино не иду, надо английский долбать. Лучше табуретки сколачивать».
«Брюки-то у него стрелками и тужурка новая. — В кофте отошел от полок и обшаривал Вовкину форму. — Такое только гимназисты носили. А кто такой гимназист? Ясное дело — буржуй».
«Да возьмите вы эту форму, на кой она мне сдалась. Отдайте мне шинель или гимнастерку с галифе».
«Не отдам. Раз уж на Сухаревке продал — баста. — В кофте уставился теперь на Вовкин пионерский галстук: — Галстук у него и правда красный».
«Известно, взял да перекрасил».
«А коль перекрасил, так и чикаться с ним нечего». — В кофте снова щелкнул зубами и стал вытаскивать из кармана Вовкин же пистолет.
«Погодь. Сперва проверку учинить надо… Пионер, говоришь? А кого из наших знаешь?»
«Тебя знаю. Ты Колька Руденко. А ты Гришка по прозвищу Волк. — Вовка подумал и добавил: — Еще Мишу Стремякова знаю».
«Может, ты заливаешь, а может, и не врешь. Задание готов выполнить?»
«Готов!»
«Самое что ни на есть страшное?»
«Любое. Поручите только».
«Красную площадь знаешь? Там часовня на самом въезде есть…»
«Нет там никакой часовни».
«Есть, говорят тебе: Иверской божьей матери. Каждую ночь из нее дым валит. Вот и несут старухи по Москве, будто там из-за новой власти нечистая сила объявилась. Айда проверим».