Чуть-чуть считается
Шрифт:
Только принесёт дядя Андрюша подшипник, что же ему говорить? Как ему объяснить про билеты?
В сквере перед театром бил фонтан. Сквер окутала нежно-зелёная дымка. Это распускались на деревьях листья.
А фонтан купцы тоже придумали интересный. В центре круглой каменной чаши с водой стояли одна на другой три чугунные вазы на высоких ножках. Внизу – большая ваза, на ней – поменьше. И сверху – совсем маленькая. К вазам с края чаши дугой тянулись тонкие водяные струи. Получался будто шатер из струй. И над шатром в водяной пыли
– Билетов нету, а сама в кассе сидит, – буркнула Люба. – Ведь наверняка есть. Всегда на всякий случай оставляют до самого начала представления.
– На какой, на всякий? – не понял Федя.
– Для начальства, – сказала Люба. – Вдруг в последний момент кто-нибудь из начальства захочет пойти. Вот для них и оставляют.
Папа у Любы был большим начальником. По утрам за ним на Вознесенье приезжала чёрная «волга». И с работы его тоже привозила «волга». Поэтому Любе было, конечно, видней, оставляют начальству билеты или не оставляют.
– Во! – обрадовался Витя. – Так ты возьми и скажи кассирше, кто у тебя папа. Скажи, что билеты для папы. Она тебе сразу и даст.
– Ещё чего! – возмутилась Люба. – Я и без папы достану. Думаете, не достану?
Вообще-то Люба действительно никогда не пользовалась помощью папы. Вся школа знала, кто у Агафоновой папа. Но Люба не позволяла делать себе скидок на то, что она дочка самого Агафонова. Даже ещё сердилась, когда при ней говорили про её папу.
За ребячьими спинами стукнула на пружине дверь. Из театра вышел мужчина в плаще-болонье и с тонкими грузинскими усиками. Люба мигом подлетела к грузину.
– Дяденька, вы из театра? Вы в театре работаете, да? А кассирша ваша на какой улице живёт? На Кирова?
– Сыромятникова, что ли? – сказал дяденька с грузинскими усиками. – Почему на Кирова? Она – на Подгорной. А тебе зачем?
– Да! – обрадовалась Люба. – Мы с мальчиками поспорили. Я им говорю, на Подгорной, а они спорят, что на Кирова.
Витя с Федей ничегошеньки не поняли. Только глазами захлопали от удивления.
– Когда это мы с тобой спорили? – поинтересовался Федя, едва дяденька с усиками отошёл на несколько шагов.
– Ай, да ну вас! – отмахнулась Люба. – Бежим скорее на Подгорную.
Глава восьмая
ЧТОБЫ ПО-ЧЕСТНОМУ
Небольшая Подгорная улица спускалась к берегу Волги. У тротуаров между булыжниками пробивалась первая трава. Посеревшие от старости дома с высокими глухими заборами и резными воротами совсем вросли в землю. У некоторых домишек окна опустились ниже тротуара. И в углублении у окон кое-где ещё лежали остатки грязного снега.
– Бабушка, – обратилась Люба к старушке, которая грелась на солнышке у ворот, – вы не знаете, где живёт Сыромятникова?
– Клава? – сказала старушка. – Да вон как раз напротив, в седьмом номере. Почто
– Да мы… это, – замялась Люба. – Мы, бабушка, первых пионеров разыскиваем. Она, случайно, не первая пионерка?
– Эко! – вскинулась старушка. – Ну, нашли пионерку! Клава Сыромятникова – и первая пионерка! Охо-хо!
– А чего? – не поняла Люба.
– Пионер есть кто? – сказала бабушка строгим голосом. – Вы красные галстуки носите, лучше меня должны знать. А ну, кто такой пионер Страны Советов?
– Который всем ребятам пример, – с ходу отчеканила Люба.
– Так, подтвердила бабушка, – верно. Только это ещё не самое главное в пионере. А что самое главное? Вот ты, мальчик, скажи, что? – ткнула она пальцем в Федю. – Ну!
– Я? – буркнул Федя.
– Ты, ты, – подтвердила бабушка.
– Пионер… который учится хорошо, – просопел Федя.
– Так. А ты, мальчик, – ткнула бабушка в Витю.
– Пионер ещё честным должен быть, – глухо добавил Витя, подумав о папе. Папа там сидел сейчас около дома, дожидался сына, чтобы оставить на него машину и съездить в магазин. Витя клялся, что прибежит сразу после четвёртого урока, а сам вместо этого зачем-то стоял и разговаривал с незнакомой бабушкой.
Незнакомую бабушку звали Василисой Трофимовной. Лицо у неё было в сплошных морщинах. Под глазами – синие мешочки. Волосы редкие и седые. Но хотя бабушка и говорила с одышкой, голос у неё ещё звучал задорно и по-молодому.
– Эх вы, гвардия! – по-молодому сказала бабушка. – Откуда вы такое про Сыромятникову взяли? Пионерка! В пионере, гвардия, самое главное, что он есть юный коммунист. Пионер свято верит в коммунизм и всеми силами за коммунизм сражается, за светлое будущее всех тружеников Земли. Это вы обязаны как дважды два знать. А у Клавы Сыромятниковой совсем не в коммунизм вера. До счастья трудового люда Земли ей тьфу. Потому как она для одной себя живёт, только для одного своего собственного удовольствия. И сынок её. Никита, копия в мамочку. Только что в церковь пока не ходит.
Поговорить бабушке, наверное, было не с кем, вот она и разговорилась. Вспомнила, как в двадцатых годах вступала в комсомол, как в гражданскую погиб в бою с колчаковцами её муж а с последней войны не вернулись оба её сына-добровольца.
– То, что человек по необходимости делает или по принуждению, – объяснила бабушка, – тут никакой такой его заслуги нету. Заслуга там, где он сам идёт, по своей доброй воле. По его добровольным делам человека всегда как на ладошке видно. Вот вам и вся тут тётя Клава Сыромятникова. Она всю жизнь добровольно лишь свечки в церкви ставит. И по своей непроходимой темноте лишь себе самой вред наносит. У неё вон почки больные, операцию нужно делать, а она заместо врача опять же к богу: «Исцели, господи, владыка небесный».