Чувство льда
Шрифт:
Ну вот, теперь самое главное. Только бы не ошибиться, ничего не испортить.
– А во-вторых, Сережа был женат.
– Был? То есть он в разводе?
– Да.
Ну какая разница, в конце концов? Он разведется через три-четыре месяца, и то, что Надя сейчас сказала матери, станет чистой правдой. Совсем необязательно признаваться во всем сегодня. А когда Сережа оформит развод и пройдет еще какое-то время, никому уже не будет дела до того, когда именно это произошло, осенью шестьдесят восьмого года или весной шестьдесят девятого.
– И дети у него есть?
– Д-да… кажется…
Не говорить же маме,
– Мальчик, девочка? – продолжала допрос Тамара Леонидовна.
– Не знаю, мам, мы же только вчера познакомились.
Да, этот момент Надя не продумала. Действительно, кто может знать, мальчик родится у Сережи или девочка? А отвечать надо уже сейчас. Ладно, пусть она пока якобы этого не знает, но ведь, если познакомить Сережу с родителями, они спросят у него, и что ему отвечать? Он-то не знать не может. Хорошо, если угадает, а если нет?
– Значит, алименты, – задумчиво протянула Филановская. – Ну и зачем тебе такое сокровище? Нищий живописец, разведенный, с алиментами. Нет, и думать забудь о нем, и не надо его сюда приводить, очень надеюсь, что в самое ближайшее время ты сама поймешь: он тебе совершенно не подходит и не надо с ним встречаться.
– Ну почему, мам?
Тамара Леонидовна взяла дочь за руки, притянула к себе, обняла.
– Надюша, ласточка моя, поверь мне, со стороны всегда виднее. Ты такая красивая, такая талантливая, тебя ждет блестящее будущее. У тебя дивный голос, тебя хвалят педагоги, главреж Театра оперетты дождаться не может, когда ты выпустишься, он даст тебе все главные роли. Как раз на днях я с ним говорила, он спрашивал о тебе. Захочешь – поедешь в Ленинград, в Театр музыкальной комедии, да тебя с руками оторвут! Вот о чем ты должна думать, а не встречаться с каким-то разведенным оборванцем. Не трать свое время на него, лучше занимайся побольше.
– Так мне что же, и замуж выходить нельзя? – попыталась пошутить Надя.
– Замуж можно, но только так, чтобы это не мешало твоей артистической карьере, а еще лучше – чтобы способствовало ей. Ну чем твой маляр может тебе помочь?
– Он не маляр, – Надя резко вырвалась из материнских объятий, – не говори так. Он очень талантливый художник. Как ты можешь судить, если не видела его картин? Ты же ничего о нем не знаешь! Он такой образованный, так много читал, так много знает! Он честный и порядочный, и очень добрый. Если уж выходить замуж, так только за такого, как он.
Филановская встала и молча прошлась по комнате, до двери и обратно, остановилась прямо перед диваном, на котором сидела девушка.
– А ты, я так понимаю, его картины видела. Да?
Надя молча кивнула, понимая, что наделала кучу ошибок и вывернуться теперь вряд ли удастся.
– И когда же, позволь спросить?
– Сегодня.
– Где?
– Ну как где… Мам, ну какая разница, где висят его полотна?
– Разница есть. Так где они висят, эти так называемые полотна? У него дома, в пустой холостяцкой дыре? Или дома у его близких друзей? Таких близких, что они проявили чудеса деликатности, и когда вы заявились к ним в гости
Наденька растерялась окончательно. Она боялась родителей, боялась их гнева и даже простого недовольства, и в такие минуты, как эта, от страха переставала соображать. Ее любовь к миру была огромной, и этот великий и такой редкий дар оборачивался оружием против нее же самой: она не умела противостоять тем, кого любила, не умела сохранять хладнокровие, если те, кого она любит, были ею недовольны. Нужно было срочно придумать очередную ложь о том, где и при каких обстоятельствах она видела картины художника, с которым только вчера познакомилась, но в голову ничего не приходило.
– Что ты молчишь? Где ты видела его картины?
– У него дома. Мы зашли буквально на пять минут, я только посмотрела – и мы сразу ушли.
– Не смей мне врать!
– Я не вру. Так и было, правда, – пробормотала Надя дрожащим голосом.
Мать молча уселась в кресло, вставила в мундштук новую сигарету, закурила.
– Ладно. Дай мне слово, что не наделаешь глупостей. Я очень надеюсь на твое благоразумие. И подумай над моими словами: он тебе не пара. Лучше прекрати с ним встречаться сейчас, пока у вас не сложились отношения, толку от этого все равно не будет. Так и быть, можешь сходить с ним в кино или на концерт какой-нибудь, не очень часто, раз в две недели, но не более того. И никаких походов в гости к нему или к его друзьям, ты меня поняла?
– Почему? Ну в гости-то почему нельзя?
– Потому что ему тридцать четыре года и он уже был женат. Ты что, не понимаешь? Он искалечит тебе всю жизнь, потом отряхнется и пойдет дальше и даже не вспомнит о тебе. Это твои ровесники подолгу ухаживают и к первому поцелую подбираются по несколько месяцев. А он, этот твой Сережа, – взрослый мужчина, для него постель – дело обычное, повседневное, ты и сама не заметишь, как в ней окажешься. И что ты потом будешь делать? На аборт пойдешь? Будешь терпеть адскую боль без наркоза? А если неудачно сделают? Рискнешь остаться бездетной на всю оставшуюся жизнь? Или запишешься в матери-одиночки? И думать забудь.
– Ничего он не искалечит! Он чудесный, необыкновенный, он потрясающий! Как ты можешь такие гадости говорить о человеке, которого ни разу в жизни не видела?
– Ну, ты, положим, тоже не очень-то много его видела, – холодно заметила Тамара Леонидовна, – если ты не врешь. Или ты не вчера с ним познакомилась, а?
Она сделала паузу, и Надя вздрогнула, когда голос матери неожиданно загремел:
– Сколько времени вы уже встречаетесь?! Месяц? Два? Полгода?!
Девушка сидела молча, втянув голову в плечи. Все пропало. Она сама все испортила. Что же теперь делать? Мама обо всем догадалась, и отныне Наде придется отчитываться о каждой минуте, проведенной вне дома, и о каждом телефонном звонке. Одна надежда на сестру Любу: все-таки театральные спектакли никто не отменит, и мама как минимум два, а то и три раза в неделю будет выходить на сцену и не узнает, что младшей дочери нет дома. Конечно, она будет звонить из театра и проверять, но, может быть, можно как-то договориться с Любой, она ведь старше, она обязательно что-нибудь придумает.