Чувство вины
Шрифт:
В автобусе напротив них устроился черномазый балбес. Шорты, майка, мускулы, кроссовки. Ноги вытянул.
Блондинка ногу на ногу положила. Мысок ее босоножки и кроссовка черномазого покачивались в сантиметре друг от друга. Курица смотрел на ее ноги, на свежий педикюр, на его здоровенные «рибок», и стало ему казаться, что ноги эти, белая и черная, друг к другу тянутся. Весь мир превратился для Курицы в это крошечное, размером со злополучную картинку, мелькающее расстояние. «Вот, сейчас. Сейчас коснется».
Но они всё не касались.
– Давайте уже! Чего мнетесь?! – крикнул Курица черномазому.
И совершил нечто невообразимое: схватил парня за щиколотку, блондинкину ногу схватил и стал ими тыкать друг в друга. Черномазый даже съехал с сиденья совсем не мужественно, блондинка завизжала. Курица соединял их ноги, будто порванный электрический провод, подвесной мост, оборвавшийся прямо под ним. Веревки рвутся, и его сейчас тоже разорвет. Курица не чувствовал, как черномазый лупил его свободной ногой, как блондинка расцепляла его пальцы. Он только приговаривал: «Давай, не стесняйся», и сжимал две щиколотки тисками рук.
Обошлось без полиции. Курица никому вреда не причинил, зато сам получил несколько хороших ударов. Голова гудела, правое ухо, сохранившее отпечаток подошвы с частью слова Reebok, горело, и бешеная радость жгла изнутри. Курица ожил, будто барахлящий телевизор, по которому стукнешь – и работает.
– Я видел фотографию, – сказал Курица, когда они остались одни на пустой остановке.
– Какую фотографию? – вильнула блондинка, стараясь перегруппироваться.
– Твоя почта была открыта прямо на его письме. Там была фотография.
Блондинка вся стала камнем.
– Я специально это подстроила.
– Что?
– У тебя слишком комфортная жизнь. Я тебя изнежила. Из-за этого у тебя кризис. Тебе не хватает стресса, трагедии, как у настоящего художника, как у Модильяни, у Ван Гога.
Курица пошел в сторону. Захотел предупредить, что не придет на встречу по поводу развески своих картин, но не смог – забыл мобильник в квартире.
Курица повторял шагами сетку улиц, линовал город параллелями и перпендикулярами. Прямо. Направо. Прямо. Налево. Послеобеденное солнце палило с удвоенной силой. Раскаленный шар напоминал не в меру усердную любовницу, которая решила показать все трюки.
Дорогу преградил парк. Миновав черный пруд с огромной бронзовой рукой, он отдался извилистой, мощенной желтым камнем дорожке. Толстые слоновьи стволы с морщинами на локтевых сгибах ветвей, пятнистая гладкая кожа, ржавые подтеки из трещин. Деревья накрыли его пушистыми крылами.
Вспомнился поздний вечер. Больше полугода назад. Блондинка улетела в Москву на очередное награждение. Он остался здесь поработать. Парк, как и теперь, был пуст. Черный пруд блестел,
Платье напоминало пакет с фруктами, который вот-вот лопнет от натяжения, и дыни-беглянки покатятся по рыжему иерусалимскому камню. Она цокала по темным дорожкам. В сумочке полбутылки виски.
Они толком и знакомы не были. Когда-то виделись мельком. В России. Но узнали друг друга и очень обрадовались встрече. Она приехала на каникулы.
Не сговариваясь, выбрали лавочку. Сели. И между ними что-то такое стало происходить. Натягивалось, надувалось, лопалось и снова натягивалось.
Она сказала: «Хорошая погода».
Он ответил: «Здесь всегда хорошая».
Она предложила глотнуть из горлышка.
Он согласился.
Она сняла туфли. Хороши высокие каблуки, только ветки мешаются.
Возникла пауза.
Еще по глотку.
Она посетовала, что нет парка, посвященного всем мировым злодеям. Всем антигероям. Мемориальный парк Вселенского Зла. Парк жертвам Добра. Там могли стоять памятники Каину, Калигуле с Нероном, Ироду, маркизу де Саду, Джеку-потрошителю, Гитлеру.
Он развеселился и предложил добавить памятники жертвам уничтожения Содома и Гоморры и жертвам Потопа.
Тогда не обойтись без мемориала Иуды.
И маленького музея Змия.
Посмотрела бы она на Авеля, если бы Каин его не убил? Никакого Авеля просто бы не было. Кто теперь был бы козлом отпущения, не будь Ирода и Нерона? Где бы мы сидели сейчас, если бы не Гитлер?
Парк посвящен памяти жертв холокоста. В его середине из черного пруда торчала массивная, неказистая рука из зеленого металла, которая то ли возносила, то ли пыталась уволочь на дно множество маленьких, корчащихся человечков, видимо, тех самых жертв, которым был посвящен парк. Мрачным бастионом чернела стена с увековеченными именами.
Что и говорить, не сотвори негодяи в черных кожаных плащах всех тех злодеяний, которые они сотворили, не сидеть им теперь под сенью прекрасных деревьев в этом замечательно обустроенном парке. А сколько таких парков разбросано по поверхности планеты. Сколько прекрасных мест появилось в ответ на преступления. Что и говорить, у маньяков и живодеров перед человечеством большие заслуги, в основном, правда, невольные.
Он откинулся на спинку скамейки с семисвечником-минорой и слушал увлеченно.
Вроде евреи умные люди, а сами приписывают Создателю какую-то половинчатость. Добро – все, что сытно и уютно, зло – то, что нарушает наш покой.
Новый глоток.
Она очень любит этот парк и даже приводила сюда мужа, который сейчас остался в отеле, устал от перелета. У мужа тогда ничего не получилось. Нервничал, постоянно оглядывался на стену с именами. Боялся, что мертвецы смотрят на них двенадцатью миллионами глаз.
– А у тебя кто-нибудь есть?
– Жена.
Помолчали.