«Чувствую себя очень зыбко…»
Шрифт:
Резолюция красноармейцев г. Вознесенска: “Мы, красноармейцы-вознесенцы, борясь за освобождение всего мира, клянемся до последней капли крови…”
Объявление вне закона знаменитого завоевателя Одессы Григорьева: “Грязный, подлый, вечно пьяный наемник Антанты Григорьев ударил в спину борцам за свободу крестьян и рабочих… Белогвардейская сволочь, соединившаяся с этим подлым предателем социалистической родины, должна быть уничтожена, как бешеная собака… Григорьев окружил себя петлюровскими офицерами с засаленными рожами, вздумал выкупаться в рабочей крови, объявил себя гетманом и пускает глупые провокации, сочиненные в пьяном виде, о распятии Христа коммунистами, хотя всякий трудящийся должен знать, что не дело коммунистов распинать Христа, восставшего против буржуазии, и что все предатели и сутенеры должны
А дальше опять громовая статья – “товарищи красноармейцы ломают и колют приклады винтовок на растопку самоваров!” – а рядом наполеоновский приказ Подвойского: “Львы Красной Армии!” – это в лаптях-то и босиком! – “Львы Красной Армии! Ныне, в решительный час последней схватки с черными бандами всего мира, вы еще раз покажете всему миру…” – и опять десятки все новых и новых воззваний и приказов: “День учета всей буржуазии”, “День мирного восстания”, “Никаких самочинных обысков и реквизиций!”, списки расстрелянных чрезвычайкой, списки убитых “на месте” бандитов, “Мы куем новую прекрасную жизнь!”, “Победа близка!”, стихи о том, что Деникин хочет “взять в свои лапы очаг”, передовицы с заголовками: “Вперед!”, “На последнюю отчаянную схватку с прихвостнями Антанты!”, “Прочь малодушие!”, “Все к оружию!”, “Социалистическое отечество в опасности!”, описания торжественных похорон “борцов, павших с улыбкой на устах, под звуки Интернационала”, некрологи: “Ушел еще один из нас! Не стало светлого, стойкого товарища Матьяша! Гроб его утопает в цветах, у гроба – знамена всех секций советских пекарей…” – и вдруг совершенно неожиданное объявление: “Завтра в зале Пролеткульта грандиозный Абитур-Бал… После спектакля призы: 1) за маленькую изящную ножку, 2) за самые черные глаза… Хор исполнит Интернационал… Товарищ Коррадо изобразит лай собаки, визг цыпленка, пение соловья и других животных вплоть до пресловутой свиньи… Киоски в стиле модерн, сбор в пользу безработных спекулянтов, губки и ножки целовать в закрытом киоске, красный кабачок, шалости электричества, котильон и серпантин, 2 оркестра советской музыки, усиленная охрана, свет обеспечен, разъезд в 6 часов по старому времени, хозяйка – супруга командующего Третьей Советской Армией Мария Яковлевна Худякова…” (Клянусь честью, что я списываю буквально!)
Теперь передо мною петербургская “Правда” за июль и август нынешнего года.
Пересматриваю и думаю: увы, совсем даром погубленное время! Всё то же, буквально всё то же, что с тоской, болью, отвращением читал в восемнадцатом году в Москве, а в девятнадцатом в Одессе. Трудно представить себе более скудный и паскудный трафарет. Все тот же осточертевший жаргон, все та же яростная долбня трех-четырех мыслишек, все та же заборная грубость, все та же напыщенность самого низшего разбора, самый “высокий стиль” рядом с самой площадной бранью, все те же вопли, восклицательные знаки, аншлаги аршинными буквами, все та же превосходящая всякую меру наглость в лживости, которой пропитано буквально каждое слово, каждый призыв, каждый “лозунг”, каждое сообщение, все та же разнузданная до тошноты хвастливость, все та же видимость бешеной деятельности, все та же страшная в своей маниакальности и в своей неукротимой энергии обезьяна, остервенело, с пеной у рта катающая чурбан, – и все та же гнусная и жуткая действительность, явствующая в каждой газетной строке и чуть не в каждом заголовке!
Развертываешь номер за номером и видишь: “Борьба с цингой”, “Борьба с холерой”, “Борьба с тифом”, борьба со всяческими несметными “разрухами”, “Борьба со сквернословием”: “Товарищи! Пора с корнем вырвать все растущее среди нас матерное сквернословие!” – “Борьба с венерическими болезнями”, “Борьба с хищениями”, “Борьба с дезертирством”, – “На черную доску шкурников! К стенке предателей мировой революции!” – “Облава на спекулянтов”, “Облава на мешочников”, “День изъятия излишков у буржуазии”, “День изъятия сверхдекретных драгоценностей”, “Неделя реквизиций у деревенских кулаков”, “Неделя подарков бойцам Западного фронта” – вы подумайте! подарков! – торжественные похороны одного “товарища”, “павшего с львиным мужеством и беззаветной преданностью рабоче-крестьянскому делу”, похороны другого, похороны третьего, празднество за празднеством, демонстрация за демонстрацией: “Товарищи! Завтра
И так – из номера в номер, изо дня в день, из недели в неделю – и нет конца, нет краю этому кошмарному блудословию!
А передовицы! А военные реляции!
Опять стоит взглянуть только на одни заголовки, на одни аншлаги: “Вперед!” – “Начало конца!” – “Они хотели войны – они получат смерть!” – “Польша будет бита!” – “От победы к победе!” – “Польша разгромлена наголову!” – “Цепной собаке империалистов Антанты нанесен сокрушительный удар! Красные штыки твердо стоят на страже мировой революции и исполнят свой долг перед III Интернационалом до конца! Гром наших орудий вселяет ужас в сердца буржуазии всего мира!”
А там опять “ноты”, опять воззвания, опять протесты: “Мы шлем протест к рабочим всего мира! Поляки воскресили времена инквизиций, ознаменовали неслыханными зверствами оставление Луцка! Третий Интернационал не должен оставлять безнаказанными эти злодеяния!” – И не лопаются бесстыжие глаза и не становится колом распутный язык!
А среди всего этого, из глубины этого балагана, раздается от времени до времени наигранно-медлительный, то спокойно поучающий, то сурово распекающий бас Горького. Ведь нужно же ему показать, что он, невзирая на все свои хвалы “рабоче-крестьянской” России и ее властям, “не закрывает глаза на отрицательные явления”.
И вот вам на страницах этой самой “Правды” – горьковская “Беседа о труде”.
“Что такое рабочий? Это человек, который взял бесформенный кусок той или иной материи и создает вещи и орудия прекрасной формы и огромной полезности… Каждая вещь – воплощение человеческой энергии… Это – неоспоримая истина. А если так, то казалось бы, что рабочие должны понимать культурное значение своего труда и то, что сокровища страны стали теперь собственностью их же… Но и до сего дня у нас все еще не понимают этого. «Нам все равно, это не наше», – говорит самарский дикарь, ломая в Петрограде превосходную мебель на топливо. А дикарь пензенский уничтожает вещи в Самаре… Кроме того, есть и другое отношение, это отношение глупых хвастунов, которые, ломая и разрушая, самонадеянно говорят, что они могут сделать лучше того, что они ломают… Национальное имущество разрушается и исчезает из нашего обихода со страшной быстротой…”
Так вещает Горький. И, слушая такие рацеи, всякий Уэллс должен понять, сколь мудр и объективен он.
“Дикари… Глупые хвастуны, говорящие, что они могут сделать лучше…” “Национальное (!) имущество разрушается со страшной быстротой…”
Правильно, товарищ Горький, правильно! Но неужели и впрямь вы не можете “сделать лучше” все то, что “ломаете и разрушаете?” Как же это так? Три года хвастаетесь на весь мир о своих “планетарных деяниях”, и вдруг такое внезапное смирение, такое порицание “глупым хвастунам” и такая строгая нотация, и кому же? – тем самым бедным “дикарям”, что только и слышат от вас: “Бей, грабь, ломай, ори, хвастайся!”
Впрочем, подобные вольности разрешаются в “Правде” только знаменитым беллетристам и поэтам: Горькому, Князеву, Малашкину, Гастеву, Филипченко… Мы-то, конечно, знаем только Горького да Князева из всей этой честной компании, да разве виноват Малашкин в нашей буржуазной отсталости от века! Посмотри-ка, что разрешается этому самому Малашкину! Он пишет в своем стихотворении “Портрет Ленина”:
Кто же он? Сумасшедший?Или просто нахал? —и “Правда”, разбирая с величайшей серьезностью его “новые достижения”, только за одно немного журит его – за излишнее подражание Уитману. Он дерзко спрашивает о Ленине:
Кто же он? Сумасшедший?Или просто нахал? —и “Правда” с истинно идиотской наивностью замечает: “Прямого ответа на этот вопрос поэт не дает…” – а затем расшифровывает дерзкого “поэта”: “Поэт только намекает, что такой вопрос мог родиться в низких душах рабов, которые, изничтоженные величием фигуры Ленина, шипя, уползают во мглу, подобно кобрам…”
Эти “кобры” и “мгла” – чем это хуже цыплячьего “визга”, “красных львов” в лаптях или “пресловутой свиньи”?