Чужак с острова Барра
Шрифт:
Рори внимательно изучал ее. Теперь она начала раскрываться. Говорила она негромко, но быстро и порывисто.
— Я сама сделала эту ошибку, - продолжала она. - Пробовала измениться, перейти на вашу сторону. Ну и что? Возвращаюсь назад. Ваши люди прогнали меня.
— Разве вам не хочется возвращаться домой?
Она неподвижно смотрела в окно, не отвечая ни слова.
— Стало быть, не хотите, не так ли? — повторил он.
— Да, не хочу, потому что я больше не гожусь для их жизни. Я ведь выросла в вашем мире, там прошла вся моя жизнь. А теперь меня выбросило на мель посреди этих двух миров, и я никогда не смогу понастоящему принадлежать ни тому, ни другому. Я ничто. С ними произойдет то же самое,
Рори был очарован. Она по-прежнему, не отрываясь, смотрела в окно, и он видел только ее затылок с черными как смоль волосами. Он взглянул на захлопнутую книгу, лежавшую у нее на коленях. Его терзали тысячи вопросов, требуя ответа.
— Где вы выросли? Как получилось, что девочка из семьи зверолова-кри с берегов залива Джемса сидит тут и читает, что пишет Джулиан Хаксли о евгенике и дарвинизме, и...?
— Все это уже позади. Я постараюсь забыть об этом. Мне будет труднее забыть, если все время об этом болтать.
В ее голосе уже не было прежней мягкости, он звучал сурово и жестко.
— А вы не боитесь, что вам будет ужасно одиноко, когда вы останетесь в этих дебрях, отрезанная от всего мира, бок о бок с людьми, которые, вероятно, читают одни только комиксы?
— Они не читают комиксов. Они не умеют читать. А я и так всю жизнь была одинока.
Рори пожал плечами и улыбнулся. Она вновь посмотрела ему прямо в лицо, но не ответила на его улыбку.
— Ну ладно, — сказал он. — Пойдемте подкрепимся немножко. Можно мне вас пригласить?
— Нет, спасибо. Мне не хочется.
— Знаете, время ленча давно прошло. Еще два часа назад.
— Нет! Я не хочу! — она произнесла это громко, и в ее голосе прозвучала резкая, почти истерическая нотка. Глаза ее сузились и гневно сверкнули, потом она раскрыла книгу и вновь углубилась в чтение. Рори понял, что она считает разговор оконченным.
— Очень сожалею... мисс Биверскин, — сказал он и не спеша поднялся. — Быть может, мы встретимся как-нибудь.
Она быстро подняла голову, кивнула и сказала:
— Может быть.
Рори напрасно надеялся, что она улыбнется.
Он пошел в буфет, взял стакан молока и сандвич с омлетом. Неужели в здешних краях такое уж прегрешение пригласить девушку на ленч? Она так разъярилась, будто он предложил чуть ли не переспать с ним в Мусони сразу по приезде. Он недоумевал, чем вызвана вся ее горечь. И еще он думал, встречал ли он когда-нибудь человека, о котором захотелось бы знать столько, сколько о ней.
Раскачиваясь из стороны в сторону, поезд мчался теперь по плоской болотистой равнине, тянувшейся вдоль берега и незаметно спускавшейся к заливу Джемса. Отсюда начинались бескрайние топи, раскинувшиеся в северной части провинции Онтарио на сотни тысяч квадратных миль. Это и привело сюда Рори — огромная сеть здешних озер и поросших мхом болот служит местом гнездовья для несметных тысяч канадских гусей. Скопляющаяся на поверхности влага очень медленно уходит в почву, и громадные участки так пропитались гнилой стоячей водой, что здесь не могут расти никакие деревья. Там, где попадалось хоть малейшее возвышение и почва была посуше, торчали хвойные деревья, но по всей остальной низине встречались лишь редкие островки чахлых лиственниц, рассеченные загогулинами хлюпающих сфагновых болот. День выдался теплый, но по мере того, как поезд катился все дальше на север, все заметнее становилось, что весна и зима еще боролись за власть над пробуждающейся землей. На болотах едва начала пробиваться первая зелень. Реки очистились ото льда, но на прудах и озерах, где не было течения, которое бы взломало его, серый, потрескавшийся лед упрямо противился лучам весеннего солнца.
Проглотив сандвич, Рори вернулся на свое давнишнее место. Теперь не стоит спешить, но, когда они прибудут в Мусони, он снова отыщет Кэнайну
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Кэнайна Биверскин уткнулась в книгу, лежавшую у нее на коленях, но буквы расплывались перед глазами. Она проголодалась, но теперь, после того, как сказала молодому биологу, что не хочет есть, не могла пойти и купить себе сандвич. Она не хотела снова встретиться с Рори. Он и так задал ей слишком много вопросов, а она разболталась.
Решение вернуться на берег залива Джемса и начать все сначала далось ей нелегко, досталось мучительно и трудно, и дороги назад не было. Путь, по которому предстояло идти, ясно вырисовывался перед ней, но теперь этот Рори Макдональд — такой красивый, такой логичный, такой всепонимающий — внезапно возник перед ней, будто неожиданный обвал преградил ей дорогу.
То немногое, что он рассказал о себе, неприятно напоминало ей собственную ее историю — судьбу души, задыхавшейся в бесплодной, чуждой умственным интересам среде и восставшей против нее, с той только разницей, которая сразу бросалась в глаза и одна лишь имела значение: Рори Макдональд выиграл свою битву, а она проиграла.
Больше всего она страшилась встретиться с Рори в Кэйп-Кри именно этим летом, в тяжелые, изнурительные месяцы, когда ей придется вновь приноравливаться к примитивному существованию соплеменников. Рори Макдональд будет резко выделяться среди ее земляков, потому что в Кэйп-Кри ценность мужчины измеряется только тем, сколько бобров изловил ты за зиму. Он же будет слишком красноречивым посланником того мира, о котором ей надо позабыть навсегда.
Она вновь глянула на книжку, лежавшую на коленях. Уж если собираешься покинуть тот мир, чего ломать голову над его проблемами. Кэнайна не находила ответа. Ум ее метался в смятении. Она с раздражением швырнула книгу на пустую скамейку напротив. Вот тебе, подумала она, прощай, отныне она станет мускек-овак, одной из болотных кри, и все. Это название значило "Те, Что с Болота", и она давно уже не называла себя так.
Кэнайна Биверскин завершила полный круг и вновь оказалась на том самом месте, где начала семнадцать лет тому назад. Она ехала тем же поездом, только в противоположном направлении, и, хотя ей тогда было всего четыре года, подробности той поездки с пугающей четкостью всплыли в ее памяти: вспомнилась добрая женщина с белой наколкой на волосах, в белом платье и с белой кожей, говорившая на непонятном языке; вспомнился Паюксис, ее маленький грязно-бурый плюшевый мишка с одной только передней лапой, вспомнилась хрупкая, испуганная девочка из племени кри, скорчившаяся под одеялом на вагонной скамейке и харкавшая кровью, — в ее впалую грудь вонзилась острым кинжалом боль. Теперь, семнадцать лет спустя, та чахоточная девчушка казалась ей совершенно чужой, и Кэнайне с трудом верилось, что то была она сама.
От предшествовавших той поездке времен память сохранила только два случая. Первый — собрание в крохотной церковке в Кэйп-Кри, когда миссионер раздавал им игрушки и сказал, что белые детки послали их потому, что любят своих маленьких братиков и сестричек из племени мускек-овак. Кэнайне тогда еще не было четырех лет, но она ясно помнила высокого, стройного, седовласого миссионера и как он стоял в церкви у всех на виду, вызывал поодиночке всех ребят и совал каждому в руку игрушку из большого фанерного ящика. Кэнайну вызвали одной из последних, и она все боялась, как бы он не забыл про нее. Когда наконец прозвучало ее имя, игрушек осталось совсем мало. Трепеща, она вышла вперед. Миссионер наклонился и, казалось, целую вечность рылся в огромном ящике, пока наконец разогнул спину и протянул Кэнайне плюшевого мишку. Она прижала мишку к груди, беспредельно счастливая, потому что это была ее первая игрушка.