Чужак в стране чужой (Чужак в чужой стране)

Хайнлайн Роберт Энсон

— Чего тебе там ясно?

— А вот что. Он же их не имел, и не трогал, и даже не видел много месяцев. А кроме того, он болен — теперь-то понятно? Они боятся, что как только он доберется до бабы, так тут же от возбуждения и загнется. Я б на его месте так точно бы загнулся.

* * *

Сам же предмет и виновник всех этих недоумений ощутил присутствие врачей, но огрокал, что намерения их благие и нет никакой необходимости спешно вызывать основную свою часть.

На рассвете Смит вернулся, ускорил свое сердцебиение, увеличил глубину

дыхания и начал со всем подобающим вниманием и почтением изучать обстановку. Он осмотрел палату, воспринимая и восхваляя все, вплоть до самых мельчайших ее деталей — сделать это вчера не хватило сил. Помещение выглядело весьма необычно — оно ничем не напоминало клинообразные металлические отсеки «Чемпиона», не говоря уж о том, что на Марсе вообще нет ничего подобного. За ночь Смит наново пережил всю последовательность событий, связавшую родное гнездо с этим местом, теперь он был готов воспринять окружающее, восхвалить его и даже до некоторой степени — возлюбить.

Неожиданно оказалось, что он в палате не один: на тонкой, непрерывно удлиняющейся ниточке с потолка опускалось некое, вполне достойное восхищения восьминогое существо. Человеческий детеныш?

Дальнейшие наблюдения пришлось прекратить — появились два незнакомых человека (доктор Арчер Фрейм, сменивший Таддиуса, и санитар).

— Доброе утро, — весело произнес врач. — Как самочувствие?

Смит всесторонне изучил услышанное. С первой фразой все ясно, это формула вежливости, не имеющая смысла и не нуждающаяся в ответе, но вот вторая может быть и формулой вежливости и конкретным вопросом, в зависимости от того, кто ее употребляет — капитан ван Тромп или доктор Нельсон.

Смита охватило тоскливое отчаяние, обычное при попытке общения с этими существами. Но он не дал своему телу утратить спокойствие, подумал еще секунду и решил рискнуть.

— Я чувствую себя хорошо.

— Хорошо, — эхом отозвалось непостижимое существо. — Сейчас придет доктор Нельсон. Если вы не возражаете, санитар подготовит вас к завтраку.

Фразы не содержали ни одного незнакомого Смиту понятия, но услышанное с трудом укладывалось в голове. Он знал, что является пищей и почти неизбежно будет употреблен в таком качестве раньше или позже. Но если ему выпала такая высокая честь, почему никто не предупредил об этом заранее? Он даже и не подозревал, что запасы пищи настолько истощились, что возникла необходимость уменьшить количество воплощенных членов группы. Смита охватило легкое сожаление — ведь все эти новые события так и остались неогроканными — но «возражать»? Странный, очень странный вопрос. Тем временем санитар протирал его лицо и руки холодным, мокрым куском материи (часть ритуала «приготовления»?).

Лихорадочную работу по формулировке ответа прервал вошедший в палату Нельсон. Врач бегло ознакомился с показаниями приборов, а затем повернулся к своему пациенту.

— Стул был?

Опять неоднозначное слово, но все равно вопрос абсолютно ясен — Нельсон задает его чуть не при каждом разговоре.

— Нет.

— Ну, с этим разберемся, но только сперва вам нужно поесть. Санитар,

принесите завтрак.

Сперва Смит просто лежал и пережевывал вкладываемую ему в рот пишу, но вскоре Нельсон потребовал, чтобы пациент сел, взял ложку и ел дальше сам. Первая в этом искаженном пространстве самостоятельная работа оказалась изнурительно трудной, но все же посильной, что преисполнило Смита радостным торжеством.

— Кого я съел? — спросил он, поднимая миску, чтобы иметь возможность вознести своему благодетелю хвалу.

— Не кого, а что, — поправил его Нельсон. — Синтетическое пищевое желе, что бы эти слова ни значили. Справился уже? Ну и ладушки, а теперь слезай с кровати.

— Извините? — Очень удобная формула, сигнализирующая о сбое в общении.

— Я говорю — слезай. Вставай на ноги. Пройдись немного. Конечно же, тебя сейчас ветром качает, но только валяясь в этой кроватке мускулатуру не накачаешь.

Нельсон открыл вентиль, и водяной матрас начал быстро опадать. Нельсон возлюбил меня и взлелеивает, напомнил себе Смит, убирая в небытие вспыхнувшую было боязливую неуверенность. Вскоре он лежал уже не в мягком гнезде, а на твердой поверхности, покрытой сморщенной клеенкой.

— Доктор Фрейм, — сказал Нельсон, — возьмите парня задругой локоть.

Постоянно ободряемый Нельсоном, с помощью двух врачей Смит кое-как перекинул ноги через бортик кровати.

— Спокойно. А теперь вставай, — скомандовал Нельсон. — И не бойся, если что, мы тебя подхватим.

Смит сделал усилие и встал — худощавый юноша с тонкими, недоразвитыми мускулами, гипертрофированной грудной клеткой и гладким, безмятежным лицом (еще на «Чемпионе» его подстригли и надолго лишили усов). Поражало сочетание этого младенческого личика с умудренными глазами девяностолетнего старика.

Некоторое время он стоял неподвижно, стараясь унять дрожь, затем проволочил йогу по полу, сделал шаг, другой, третий и расплылся в детской, торжествующей улыбке.

— Молодец! — захлопал в ладоши Нельсон.

Смит попытался шагнуть еще раз, содрогнулся всем телом и рухнул на руки едва успевших среагировать врачей.

— Вот же черт! Опять спрятался в этот свой анабиоз. — Судя по голосу, Нельсон воспринимал случившееся как личное оскорбление. — Давай помоги мне затащить его на кровать. Да нет, сперва нужно ее надуть.

Фрейм перекрыл вентиль задолго до полного наполнения матраса, когда оболочка была еще в шести дюймах от верха, на пару с Нельсоном они приподняли скрючившегося в эмбриональной позе Смита и уложили на мягкую податливую клеенку.

— Организуйте ему валик под шею, — приказал Нельсон, — а если что не так или очнется — зови меня. После обеда мы снова его прогуляем. Три месяца — и этот парень будет прыгать с дерева на дерево, что твой Тарзан. Он же, по сути, абсолютно здоров.

— Да, конечно, — без особой уверенности согласился Фрейм.

— И еще, чуть не забыл. Когда очухается, научи его пользоваться клозетом. Только обязательно возьми себе в помощь санитара, а то вдруг этому мальчонке вздумается снова упасть в обморок.