Чужак
Шрифт:
Олаф соскочил с коня, бросив повод подскочившему отроку. Был он не в доспехах, лишь в дубленой безрукавке, открывавшей сильные валуны мышц на руках. Дир ждал его наверху, жестом отослав брадобрея. Олаф был при Дире с его отрочества, учил воинской науке не меньше брата Аскольда, всегда был верен и надежен.
— Ну, как дела? Заезжал на Гору? — Олаф согласно кивнул.
— Бояре с Аскольдом в гриднице заседают. И, как донесли, о походе толкуют.
Дир довольно усмехнулся, тряхнул головой, так что закачалась, отсвечивая алым, серьга в ухе.
— Что ж, поход — это мне всегда любо. А древлян и впрямь погонять
— Дир, — перебил, подняв руку, Олаф. — Они не о древлянах речь ведут. Хотят, чтобы ты на уличей шел.
Дир промолчал. С одной стороны, ему все равно, с кем воевать, да только обидно, что не он сам, а эти толстосумы родовитые решают, кого ему бить. Словно пса натравливают.
И вновь задергался глаз, даже сильнее обычного.
Олаф заметил это. Помрачнел.
— Что ты, князь, все ведь ладно. Уличи, и впрямь обнаглели, грабят наши суда на порогах не хуже хазар. А Киеву от того нелады.
— Да какое мне дело до Киева!..
Он отвернулся, глядел, как упражняются дружинники.
— Как вышло, что на уличей идем?
— Микула посоветовал. Его суда шли с юга, когда на них налетел Рогдай Уличский.
Ох, и не любил же Дир этого Микулу, Селяниновичем прозванного. Надо же, ведь и не из старых горянских родов, даже усадьбу поставил не на Горе, а в Заречье, но все одно в гриднице к его слову прислушиваются. Даже Аскольд с ним считается, даром, что Микула боярином стал от сохи. Прибыл некогда простым бродягой, поселился в диком Заречье у протоки Черторыя, а вот сумел же подняться, люд под его руку охотно шел. И стал Микула нарочитым мужем, получил боярские браслеты. Дир же силу его ощутил, когда как-то пожелал сбить спесь с занесшегося Микулы да осадил его усадьбу, Городец Заречный. Но не сладилось, позже даже извиняться пришлось. Теперь же проклятый Селянинович диктует ему, на кого идти, где кровь проливать.
— Так, выходит, на уличей пойдем?
— Выходит. А может, не только на уличей, но и степняков погоняем по берегам. Дир… Успокойся. Ты ведь любишь такие забавы.
— Но не тогда, когда длиннобородые мне приказывают!
Он вдруг тяжело задышал, не замечая, как взволнованно глядит на него Олаф. Тот стал отвлекать князя, указывая на поднимающегося к воротам крепости незнакомого витязя в красной накидке византийского кроя. Говорил — гляди, кого к нам занесло, не иначе как этериот из Царьграда. Дир не слушал. У него в ушах нарастал гул, сильно дергался глаз, задергалась и щека. Отвернувшись от Олафа, он глядел на своих дружинников, дышал как-то тяжело, словно после бега.
Увидев молодого дружинника Кудряша, целившегося в мишень, держа в каждой руке по сулице, закричал:
— Да не так!.. Не так!
И кинулся по лестнице с заборола. Не добежав, пружинисто соскочил через перила. Подбежав, вырвал у Кудряша оба дротика, метнул так, что они задрожали, воткнувшись в самый центр мишени. Кто-то довольно воскликнул:
— Ай да князь! Учись, Кудряш. Это тебе не на гусельках бренчать. — Но Олаф видел уже иное. Сбегая с заборолов, кричал:
— Щекан, Творило, держите князя!
Те не успели, Дир уже выхватил у кого-то из гридней копье, пошел на толпу.
— Ну?! Кто на меня?!
Это был не вызов, это было начало припадка. Глаза его скосились, лицо стало белее снега.
— А-а-а!..
Он кинулся
Те, кто знал о припадках князя, бросились прочь, другие, еще не уразумев, что к чему, и сочтя выходку Дира боевой потехой, попытались отбиваться. Куда там! Силы Дира словно удесятерились. Откинул древком копья одного, пронзил другого. Насмерть.
Кудряш и еще пара дружинников попытались навалиться сзади, но Дир поволок их на себе, словно не чувствуя тяжести. Вырвался, схватился за меч. Когда с князем творилось такое, лучше было быть подалее. И сейчас уже кто-то кричал, чтобы схоронились, другие обступили, стремясь обезоружить. А Дир вдруг завыл, наскочил на кого-то, рубанул так, что только кровь брызнула. Прыжок — и следующий, рассеченный с невиданной силой, рухнул на землю, суча ногами.
— Сеть тащите! — закричал Олаф.
Дружинники разбегались. Диру они казались врагами, дикими и жуткими тварями. И он вновь гнал кого-то, победно хохотал, почуяв под клинком чью-то плоть.
Как сквозь туман он различал, как пустеет вокруг. Нет, не пустеет. Вон чей-то силуэт маячит сбоку. Алое пятно, застывший враг. Надо убить. Убить! Убить!
— Один!..
Он уже почти никогда не поминал бога далекой родины. Но в такие минуты боевого безумства в нем из глубинной памяти всплывало то, чему учился в детстве. И, завывая и рыча, он кинулся на нового врага.
Как звенел булат! Сейчас он убьет его! Сейчас!.. А-а-а!…
Олаф уже тащил сеть, когда увидел, как князь кинулся на возникшего в арке ворот незнакомца в византийском шлеме. Тот еле успел выхватить клинок, отбил несколько выпадов, но князь вдруг отбросил меч, наскочил, обхватывая длинными руками. Руками, в которых в этот миг была дикая берсерковая сила. Он так насмерть сдавить может, поэтому зря незнакомец ударил князя в лицо, боднул налобьем шлема так, что у того из носа кровь хлынула. Дир только ревел. А потом… Незнакомец выкрутился, сумел схватить Дира за волосы и рывком окунуть головой в колоду для водопоя лошадей. Навалился сверху, пока князь захлебывался водой и бился.
Теперь Олаф уже кинулся спасать князя. Налетел на этого, в алом плаще, отшвырнул, а сам тут же повернулся, не зная, что еще сотворит Дир. Но князь, похоже, стал приходить в себя, отплевывался водой, жадно ловил ртом воздух. Опираясь обеими руками на колоду, глядел, как двое его кметей хватают незнакомца, крутят ему руки.
— Хорошо же, князь Киевский, встречаешь тех, кого к себе звал! — почти вися на заломленных руках, вскинул голову чужак. Дир видел его синие глаза под позолоченным козырьком шлема, полускрытое нащечниками лицо.
Князь ощутил бессилие, как всегда бывало после припадка. — Кто таков будешь?
— Так, случайный прохожий. Но знающий, что берсерков в здешних краях не героями, а безумцами считают.
До князя только теперь дошло, что чужак говорит на его родном языке. Значит, скандинав. Но в одежде византийского этериота. Скорее всего, варанг из тех скандинавов, что ромеям служат. Или служили, раз к нему пришел.
— Отпустите его.
У Дира еще кружилась голова. Олаф заботливо усадил князя на выступ под стеною. Дир слабо усмехнулся, глядел на медленно сходящихся дружинников, видел растерянность и испуг на их лицах. Как сказал этот варанг на Руси берсерков не жалуют, считая бешеными и безумцами. Откуда узнал?