Чужак
Шрифт:
– Справедливость – для кого?! – закричала бы она.
Саймон улыбнулся. Даже воображаемая Элис оставалась гневной и яростной.
– Для тех, кто не может сам ее добиться. Не может из-за своего положения в социальной иерархии или же из-за других обстоятельств. Да ты сама все видела. Видела этот проклятый, продажный и подлый мир, который давит ногами сотни людей. А вот «Немисис» делает мир немного более справедливым. Когда люди не могут постоять за себя, «Немисис» делает это за них.
Фыркнула бы она в ответ? Посчитала бы его глупцом? Или героем?
Саймон снова улыбнулся. Честно говоря, в нем было
В помещение продолжали входить мужчины. И все они казались старыми – и те, чьи лица напоминали зубчатые гранитные утесы, и даже мальчишки, у которых еще не росла борода.
Саймон потрогал щетину на щеках, служившую прекрасной маскировкой. А гладко выбритый он слишком уж напоминал своих благородных предков.
Забили настенные часы, и все мужчины почти разом встали и направились к двери в дальнем конце комнаты. Саймон пошел за ними. Пройдя узким коридором, он оказался в другой просторной комнате. Здесь потолки были выше, вместо топчанов стояли ряды столов, но в целом комната походила на первую. На раскладном столе возвышались высокие помятые кастрюли, из которых шел пар. Мужчины уже выстроились у стола, ожидая раздачи. Когда Саймон входил в столовую, мужчина с пышными бакенбардами и в фартуке спросил:
– Ты новый, парень?
Саймон кивнул.
– А я Камп, здешний хозяин.
– Тогда это нужно отдать вам. – Саймон протянул ему жетон.
Камп не улыбнулся, но морщины вокруг рта немного разгладились.
– Иди в очередь, пока все не кончилось.
Эдгар помахал ему и крикнул:
– Быстрее сюда!
– Эй, нечего лезть без очереди!
– Не приставай к парню. Ведь это его первый рабочий день.
– Я могу стать в конец очереди, – предложил Саймон.
Но Эдгар решительно заявил:
– Нет-нет! Нужно же как-то поздравить тебя с новой жизнью.
– Но только сегодня, – пробормотал тот, что поначалу возражал.
– Ты настоящий джентльмен, – усмехнулся Эдгар.
К счастью, очередь двигалась быстро. Саймон схватил миску и столовый прибор и пошел вдоль длинного стола. Молодые девушки в передниках накладывали рагу из гигантских кастрюль. Движения девушек были автоматическими. Глаза же смотрели в пустоту.
Получив свою порцию, Саймон увидел, что Эдгар и его приятели уже уселись. Тут Эдгар снова поманил его, и Саймон сел за стол. Мужчины рядом с ним вежливо кивнули ему и улыбнулись.
– Спасибо, я не знал, что меня так хорошо примут.
– Мы всегда рады новым лицам, – ответил Эдгар.
– И все мы кое-что знаем друг про друга, – сказал кто-то из мужчин.
– Не думаю, что кому-то будут интересны мои воспоминания, – заметил Саймон.
– Ну уж хуже, чем было с Фредом, просто не бывает. Он как-то раз напился и упал в выгребную яму. От него воняло две недели.
Все, кроме одного – вероятно, несчастного Фреда, – громко засмеялись.
– Нет, я не падал в яму с дерьмом, – отозвался Саймон. – Но я видел кровавые битвы, а это не те воспоминания, которыми хочется делиться.
– Солдат? – спросил кто-то из мужчин. – Тогда рассказывай свои истории. Все интереснее, чем слушать, как Натаниел разглагольствует о том, как подумал, что съел тухлую баранину, а оказалось, что нет.
– Но
– Пожалуйста, не нужно подробностей! – взмолился Эдгар.
Саймон невольно улыбнулся и стал рассказывать о военной службе, стараясь опускать те детали, которые могли бы выдать его. Некоторые старые солдаты любили приукрашивать свои истории. Изображать себя героями. Но служба в армии ничем не отличалась от любой другой работы, на которой можно смертельно скучать неделями и месяцами; разница лишь в том, что на армейской службе тебя частенько пытаются убить какие-то совершенно незнакомые люди.
Слишком кровавых подробностей Саймон избегал в своем рассказе, но все же слушатели смотрели на него во все глаза, а нетронутая баранина застывала, становясь совсем уж несъедобной.
– Так ты их видел, этих диких зулусов? – спросил Эдгар.
– Они не большие дикари, чем ты или я. И чертовски храбры. Никогда не видел более организованных и более дисциплинированных воинов. Поверь, парень, их армия ничуть не хуже британской.
Он хоронил убитых в Айлендлване и помнил стервятников, круживших над мертвецами, помнил тысячи жужжащих мух и хищников, бродивших по полю… Смрад гниющей плоти держался в его ноздрях много месяцев. Он и сам сражался с зулусами. Но сейчас хотел только одного – съесть свой ужин, безвкусный и жесткий, и не распространяться о прошлом.
Мужчины же вокруг него по-прежнему молчали, обдумывая весьма странную мысль о том, что какая-то армия, особенно не европейская, могла быть не хуже британской.
– Некоторые наши парни вступили в армию или во флот, – сообщил Эдгар после долгой паузы. – Но большинство из тех, кто родился в Тревине, тут и остались, чтобы работать на шахте. Правда, каждый год мы теряем несколько человек, отправляющихся в Лондон или Америку, но… – Он понизил голос. – С тех пор как они перешли с денег на жетоны, никто не может уехать. Нет средств, чтобы купить себе выход отсюда.
– Никогда не думали о профсоюзах? – спросил Саймон.
Все вытаращили на него глаза. Натаниел же громко зашикал и пробормотал:
– Здесь таких слов не говорят, если не хотят, чтобы избили до полусмерти.
– Значит, зряшные усилия, – заключил Саймон.
Эдгар оглядел столовую. Убедившись, что никто не подслушивает, сказал:
– Примерно через год после перехода на жетоны мы пытались. Потребовали, чтобы они снова платили нам деньгами. Мы даже продолжили… забастовку, – прошептал он, покачивая головой. – Но владельцы напустили на нас громил. Здесь такое творилось! Несколько хороших людей погибли. Многие были покалечены.
– Они сказали, что если мы не начнем работу, то привезут штрейкбрехеров, – добавил Натаниел. – И это было, когда другие медные рудники закрывались, поэтому у нас все остались.
Саймон молча кивнул. Предостережения Элис эхом зазвучали в ушах. Она советовала ему уехать, пока он не увяз слишком глубоко. Или она видела забастовку. Может, даже принимала в ней участие, а потом столкнулась с жестокостью и насилием, когда в деревню ворвались наемники.
В то время ей было четырнадцать или около того. Молодая девушка, запутавшаяся во всем этом безумии. Боже, страшно подумать… И все же она не потеряла присутствия духа.