Чужак
Шрифт:
Увидев в дверях незнакомого мужчину, старшая девочка еще крепче прижала к себе плачущую сестренку. Алек любил детей, хотя своих у него не было, и безотчетное действие Сары Мейтленд ранило его в самое сердце: ребенок защищает ребенка.
Алек шагнул в комнату.
– Сара? Я друг Хоуи Голда. Ты его знаешь, да?
– Да. С папой все хорошо? – Ее голос звучал очень тихо и хрипло, как бывает, когда человек долго плакал. Грейс вообще не смотрела на Алека; она сидела, уткнувшись лицом в плечо старшей сестры.
– Да. Он попросил меня отвести вас домой.
Это была не совсем правда, но сейчас не время
– Он уже дома?
– Пока нет. Но дома ждет мама.
– Мы могли бы и сами дойти, – тихо произнесла Сара. – Тут совсем близко. Я могла бы взять Грейс за руку.
По-прежнему пряча лицо, Грейс Мейтленд покачала головой.
– Но не вечером, когда темно, – сказала Джейми Мэттингли.
И не сегодня, мысленно добавил Алек. И не завтра, и не послезавтра. И еще много-много дней и вечеров.
– Пойдемте, девчонки, – с деланой (и откровенно фальшивой) бодростью произнес Том Мэттингли. – Я вас провожу.
На крыльце, под ярким светом лампы, Джейми Мэттингли казалась еще бледнее и худее, чем прежде. Буквально за три часа она превратилась из мамы-наседки в пациентку онкологического отделения.
– Это ужасно, – сказала она. – Как будто мир перевернулся с ног на голову. Слава богу, что наша дочка сейчас в летнем лагере. Сегодня мы были на матче лишь потому, что Сара и Морин – лучшие подружки.
При упоминании подруги Сара Мейтленд расплакалась. Увидев слезы сестры, Грейс заплакала еще горше. Алек поблагодарил Мэттингли и повел девочек к своей машине. Они шли медленно, понурив головы и держась за руки, как детишки из сказки, заблудившиеся в темном лесу. Алек освободил переднее пассажирское сиденье от обычных завалов, и сестры втиснулись туда вдвоем. Грейс снова уткнулась лицом в плечо Сары.
Алек не стал заставлять их пристегиваться. Ехать было всего ничего, меньше четверти мили. Яркий телевизионный прожектор освещал подъездную дорожку и лужайку перед домом Мейтлендов. Там осталась всего одна съемочная группа. Судя по логотипу на фургоне со спутниковой тарелкой, филиал Эй-би-си из Кэп-Сити. Четверо или пятеро парней стояли рядом с фургоном и пили кофе из пенопластовых стаканчиков. Когда «эксплорер» Алека свернул на подъездную дорожку, они побросали стаканчики и схватились за камеры.
Алек опустил стекло на водительской двери и крикнул голосом, каким обычно кричал «лицом к стене, руки за голову»:
– Не снимать! Этих детей не снимать!
Это остановило их на две секунды, но только на две. С тем же успехом можно было просить комаров не кусаться. Алек помнил те времена, когда все было иначе (те стародавние времена, когда джентльмены еще придерживали дверь для леди), но с тех пор многое изменилось. Единственный репортер, решивший остаться на Барнум-корт – какой-то латинос, чье лицо было смутно знакомо Алеку, кажется, ведущий прогноза погоды по выходным, любитель галстуков-бабочек, – уже схватился за микрофон и проверял закрепленный на ремне аккумулятор.
Дверь дома Мейтлендов открылась. Сара увидела маму и собралась выскочить из машины.
– Подожди, Сара, – сказал Алек и потянулся к пакету на заднем сиденье. Уезжая из дома, он захватил с собой два больших полотенца и теперь дал их девочкам. – Закройте лица. Все, кроме глаз. – Он улыбнулся. –
Грейс непонимающе уставилась на него, но Сара быстро сообразила, что надо делать, и набросила одно полотенце сестре на голову. Алек помог Грейс закрепить его так, чтобы оно закрывало ей рот и нос. Со своим полотенцем Сара справилась самостоятельно. Они выбрались из машины и бегом бросились к дому, придерживая полотенца под подбородком. Они были совсем не похожи на грабителей банков; они были похожи на карликов-бедуинов, застигнутых песчаной бурей. И на самых печальных, самых отчаявшихся детей из всех, кого Алеку доводилось видеть.
Лицо Марси Мейтленд не было спрятано под полотенцем, поэтому оператор снимал ее.
– Миссис Мейтленд! – крикнул ей Галстук-Бабочка. – Вы можете прокомментировать арест вашего мужа? Вы с ним говорили?
Алек встал перед камерой (ловко перекрыв обзор оператору, когда тот попытался взять другой ракурс) и сказал, обращаясь к Галстуку-Бабочке:
– Ни шагу дальше, hermano [3] , иначе сам задашь Мейтленду свои вопросы. Из соседней камеры.
Галстук-Бабочка изобразил оскорбленное достоинство.
3
Брат (исп.).
– Кого вы назвали hermano? Я выполняю свою работу.
– Докучаете расстроенной женщине и двум маленьким детям, – сказал Алек. – Отличная у вас работа.
Но его собственная работа на Барнум-корт уже закончилась. Миссис Мейтленд забрала дочерей и увела их в дом. Внутри они в безопасности. Насколько это вообще возможно при сложившихся обстоятельствах. Хотя у Алека было ощущение, что эти две девочки еще очень долго не будут чувствовать себя в безопасности.
Когда Алек вернулся к машине, к нему подбежал Галстук-Бабочка, сделав знак оператору, чтобы тот продолжал снимать.
– Кто вы, сэр? Как вас зовут?
– Это не ваше дело. И оставьте в покое этих людей, хорошо? Они здесь вообще ни при чем.
Он понимал, что мог бы с тем же успехом говорить по-русски. Любопытные соседи уже высыпали на улицу, чтобы посмотреть очередной эпизод драмы на Барнум-корт.
Алек сдал назад и поехал на запад, прекрасно понимая, что оператор снимает его номера и очень скоро телевизионщики узнают, кто он такой и на кого работает. Невелика новость, но она станет вишенкой на торте, который преподнесут телезрителям в вечерних новостях. Он на секунду задумался о том, что сейчас происходит в доме Мейтлендов: испуганная и растерянная мать пытается успокоить испуганных и растерянных дочерей, чьи лица все еще раскрашены в цвета папиной команды.
– Он это сделал? – спросил Алек у Хоуи, когда тот позвонил и вкратце изложил ситуацию. Это не имело значения. Работа есть работа. Но все равно хотелось бы знать. – Как ты думаешь?
– Я не знаю, что и думать, – ответил Хоуи. – Но я знаю, куда ты поедешь, когда проводишь Сару и Грейс домой.
После первого указателя на съезд на шоссе Алек позвонил в «Шератон» в Кэп-Сити и попросил к телефону портье, с которым имел дело в прошлом.
Черт, он имел дело почти со всеми.