Чужаки

Павлов Никита

— Такое решение будет совершенно правильным, — согласился Папахин. — На третьем горизонте никакой опасности для рабочих не было. О неверном решении мистера Жульбертона я вам докладывал. К сожалению, вы со мной не согласились.

— Не будем об этом спорить, — примирительным тоном предложил англичанин. — Осторожность никогда не мешает. Я не хочу, чтобы в наших шахтах убивало людей. Если вы считаете, что на третьем горизонте и тогда не было опасности, то сейчас мы гарантированы дважды. Я верю этому.

«Черт его знает, —

уходя из конторы, думал Папахин. — Или он пронюхал о готовящейся забастовке протеста или, действительно, послушался Жульбертона? Возможно, и то и другое… Неужели у Жульбертона это искренне? Что будешь делать, не нравится он мне — и баста. Даже и сейчас не могу решиться поговорить с ним откровенно».

Задумавшись, Папахин не заметил вышедшего из-за скалы Шапочкина.

— Что, добрый молодец, не весел, что буйну головушку повесил?! — весело приветствовал товарища Валентин.

Трофим крепко пожал протянутую руку.

— Извини, замечтался трохи. Слона, и того не заметил.

— А я тебя еще вон откуда высмотрел, — он показал на дальний пригорок. — Как кстати ты подвернулся. Пойдем, провожу. Важные новости есть. Вчера в клубе собрание было, — шагая рядом с Трофимом, рассказывал Шапочкин. — Меньшевики собрались, обсуждали вопрос о роспуске партийной организации. Послушал бы ты, что только они говорили. Ох и мерзавцы!

— А из наших кто был на собрании? — с тревогой в голосе спросил Трофим Трофимович.

— Я с Виктором и еще несколько человек. Случайно попали. Они ведь собирали только тех, кто им нужен был.

— Как и полагается делать предателям и раскольникам. Это даже и не удивительно. Сволочи! — выругался Папахин.

— Вначале, для отвода глаз, хотели обсуждать вопрос о привлечении в партию рабочих, а на самом деле начали нам косточки перемывать. Большевики, кричат, оторвавшись от народа, замкнулись в своей скорлупе, а рабочих, мол, бросили на произвол судьбы. Девятьсот пятый год вспоминают. Хватит, говорят, держаться за ноги покойника. Пора приспосабливаться к новым условиям.

— Вот-вот, — зло усмехнулся Папахин. — Это у них и есть главное. Ликвидировать партию и приспособиться к буржуазии и царскому правительству. Больше им ничего и не надо. Троцкий, Дан, Аксельрод. Это их песни. Небось о положении уволенных рабочих не говорили?

— Говорили только мы с Виктором, а их это вроде и не касается. Это, говорят, совсем другое дело. Его, мол, нужно обсудить отдельно. А председатель даже пытался лишить нас слова. Вы, кричит, не сбивайте нас: мы хотим решить вопрос об организации массовой трудовой партии… А вы размениваетесь на мелочь.

— Кажется, и не много их, а вредят на каждом шагу.

Собрание надо провести и всыпать им так, чтобы чертям тошно стало.

На развилке дорог, идущих на шахту и к рабочим баракам, друзья остановились. Трофим Трофимович рассказал Валентину о намерениях Петчера направить

к нему уволенных.

— Ты ведь тоже из таких, значит, и тебя туда, — пошутил Папахин. — Как будто это и хорошо, а на сердце — словно кошки скребут.

— Ну, это ты, пожалуй, зря. Я, например, ничего особенного тут не вижу. Просто англичанин передумал. Временная уступка. Вот и все.

Папахин упрямо покачал головой.

— Хорошо, если это так. Дай боже. Но я не верю ни одному его слову.

Глава двадцать шестая

Маркшейдер Геверс приехал на Смирновскую в начале второй смены. Ничего не сказав Папахину, он вместе с Жульбертоном спустился на третий горизонт. Никогда не отстающий от Жульбертона Алеша, освещая дорогу, внимательно прислушивался к разговору англичан. За месяц работы с Жульбертоном он запомнил лишь несколько английских слов. По привычке относиться ко всему со вниманием, он прислушивался к их разговору.

Англичане осмотрели все выработки третьего горизонта и вернулись в штрек северного направления, самый большой На этом горизонте. Здесь Геверс произвел наметку забоев.

Несмотря на тесноту в забое, он решил вести работы в две смены — так, чтобы все сто двадцать человек были сосредоточены именно здесь. Конечно, это затруднит уборку руды и породы и подвозку крепежного материала. Но англичанина это не беспокоило.

Закончив наметку, Геверс занес схему забоев в свою записную книжку и, бормоча что-то себе под нос, направился к выходу.

— Самое подходящее место — вот здесь, — не дойдя метров десять до крестов спряжения полевого штрека, кивком головы указал Геверс.

— Да, пожалуй, — согласился Жульбертон. — Сколько, вы считаете, нужно скважин?

— Лучше будет пять. Нет, шесть, — оглянувшись на Алешу, поправился Геверс. С этими словами он указал на две точки в потолочине и по две точки по бокам. — Кладите патронов сто…

— Не беда, если я добавлю еще столько же. Для такого дела не жалко и двухсот.

— Нельзя, — холодно возразил Геверс. — Вы разрушите двор и выведете из строя весь горизонт.

Жульбертон настаивал на своем. Геверс не уступал. Между англичанами начался спор.

— Чего их черт берет? — поднимая вверх лампу и заглядывая в глаза спорящим, спрашивал себя Алеша. — Расквакались, как селезни, того и гляди, подерутся.

Втайне Алеша был уверен, что Жулик — так он сокращенно называл своего начальника — непременно опять взрывать хочет. «Шибко грохотать любит, — ухмылялся Алеша, — хлебом не корми!»

Но и сам он больше всего на свете любил этот грохот взрывов. Каждый раз по приходе на шахту они шли к запальщику, брали у него тридцать, сорок, а иногда и больше патронов динамита, капсюли, шнур и спускались в шахту. Делалось это в ночную смену, когда работы в шахте не производились.