Чужаки
Шрифт:
— Время идет, господин Калашников, а нам дорог не только каждый час, но и каждая минута. Вы видите, что ваше предложение оказалось ошибочным. Значит, другого плана нет и не будет. Это обязывает меня приказать вам в категорической форме производить работы по плану Геверса. Учтите, что уклонение от него будет вполне справедливо расцениваться как преступная трусость. Да и чего вы боитесь, у вас достаточно рабочих, в избытке крепежный материал, а главное, благородная задача. — Он встал, протянул руку. — Не смею вас больше задерживать. Время не ждет.
Глава тридцатая
В
«Пусть лучше умрет на операционном столе, чем останется дегенератом», — успокаивал себя Феклистов, подготавливая операцию, в благополучный исход которой он мало верил.
Операция длилась свыше двух часов. Когда она была закончена, Феклистов в изнеможении упал в кресло и тяжело, громко застонал. Его утомила не только операция, потребовавшая крайнего напряжения сил, но и страшные догадки и сомнения. Даже и сейчас, не отдохнув, доктор поднялся с кресла и начал еще раз промывать и рассматривать вынутые из раны посторонние частицы.
— Да, это, несомненно, дубовая кора… Взрывом, конечно, могло отбросить и крепь, — хмуря лоб, рассуждал доктор, — но почему удар нанесен сверху?
Теряясь в догадках, он еще не мог прийти к какому-либо определенному заключению и кончил тем, что решил записать результаты своих наблюдений в больничный журнал.
После всех этих сомнений доктор стал особенно внимательно относиться к своему маленькому пациенту. И все же, несмотря на тщательный уход, Алеша находился в тяжелом состоянии. Все попытки привести его в сознание оставались безуспешными. Поэтому на вопрос Петчера, приехавшего навестить Жульбертона, будет ли мальчик жив, доктор отрицательно покачал головой и нехотя ответил:
— Вряд ли…
В глазах Петчера промелькнуло странное выражение. Доктор так и не понял, что могло оно означать. Петчер перешел к расспросам о состоянии здоровья англичанина.
— У мистера Жульбертона все обстоит хорошо, — думая о чем-то своем, ответил доктор. — Разрез, правда, глубокий, но совершенно безопасный. Я уверен, что через недельку мы его выпишем из больницы, а еще через недельку, он будет совсем здоров.
— Как понимать ваше определение «разрез»? — с заметным беспокойством спросил управляющий. — Мне кажется, правильнее было бы сказать — повреждение или удар.
— Рана нанесена острорежущим предметом. Такие раны называются разрезами, — раздраженно ответил док тор. — Впрочем, название дела не меняет. Нас в конце концов интересует не название, а состояние здоровья больного.
Оно не вызывает никакой тревоги.
Такой ответ, по-видимому, не удовлетворил Петчера, и он уехал недовольный и обеспокоенный.
Помещенный в отдельную палату Жульбертон не переставая стонал и жаловался на сильную боль в руке. Феклистова это удивляло. Он снова и снова осматривал рану и наконец не стерпел.
— Перестаньте, мистер Жульбертон, внушать себе то, чего у вас нет. Простой рабочий с вашей раной еще сегодня ушел бы на работу. Вам, конечно, делать это нет надобности, но и расстраиваться по мелочам, мне кажется, тоже
— Это не мелочи, — возмущался Жульбертон. — У меня может быть столбняк, заражение крови, гангрена. Я не хочу умереть преждевременно. — Жульбертон сделал страдальческое, а затем испуганное лицо. — Спасая своего помощника, я потерял много крови. Мне угрожает смерть, а вы хотите это скрыть. У всех у вас привычка скрывать от больного опасность.
С этими словами он упал на подушку и тяжко застонал.
Сдерживая раздражение, доктор велел сестре дать больному валерьяновых капель, а сам, не глядя на Жульбертона, вышел в соседнюю палату.
При вечернем обходе Феклистов застал в палате у Алеши Марью. Сгорбившись, охватив спинку Алешиной кровати, она с безысходной грустью смотрела на сына опухшими от слез глазами. Все эти дни она ходила от шахты в больницу и от больницы снова к шахте. Убитая горем, Марья находилась в каком-то полуобморочном состоянии. Ломило голову, давило в груди, горло душили спазмы. Она плохо соображала, что ей говорили. Молча выслушивала все разговоры и советы. Возле шахты Марья садилась на груду кирпичей, сжимая руками голову, шептала: «Миша дорогой. Тяжело тебе там. Потерпи, может, скоро отроют… Алеша тоже выздоровеет, и мы все вместе поедем домой. Домой! Домой!.. На погибель больше здесь не останемся, хватит!» Все равно здесь нет жизни.
Сейчас она думала о том же: как хорошо бы посадить Алешу в сани, дать в руки вожжи, а самим с Мишей сесть сзади и утречком по морозцу уехать домой.
«Подальше, как можно дальше от этого проклятого места, — думала она. — Только бы их выручить. Минуты больше здесь не останемся…»
Доктор поздоровался с присутствующими, подошел к Алешиной койке и осторожно взял больного за руку. Бледный, с высоко поднятой на подушке головой, мальчик лежал лицом вверх, не двигая ни одним мускулом. Однако, проверив пульс, доктор весело посмотрел на Марью. За последние четыре часа состояние больного заметно улучшилось. Феклистов придвинул Марье стул и спросил тихо:
— Горюешь? Две беды у тебя сразу. Тяжело… — Он снова взял Алешину руку и, подержав ее немного, сказал взволнованно и тепло:
— Ничего, не тужи, поставим твоего сына на ноги. Так это и знай, обязательно поставим!
Марья вздрогнула и загоревшимся взором посмотрела на доктора. Все, кто был в палате, сочувственно смотрели на мать. Она сделала шаг вперед, схватила руку доктора, быстро опустилась на колени и громко зарыдала:
— Правда это, доктор? Когда он встанет? Когда же?
Подымая ее, доктор говорил ей слова, которые наполняли ее сердце надеждой и радостью.
— Не раньше, чем через неделю, а то и через полторы.
Но встанет. Обязательно встанет!..
Глава тридцать первая
После взрыва прошло около суток. Все это время Калашников не уходил из шахты. Как и следовало ожидать, утвержденный Петчером план спасательных работ оказался никуда не годной бумажкой. Намеченная в плане система креплений не соответствовала размерам охваченного взрывом участка; уборка породы фактически увеличивалась против намеченной в плане в три раза.