Чужая боль
Шрифт:
— Девчата, застолье не получится.
— Почему? Рабочий день закончился. Имеем право! Сам говорил.
— Он брезгует с нами пить!
— Выделывается!
— Мы для него быдло деревенское.
— Девчата, я вообще не пью, ни по какой погоде и ни с кем. Нельзя мне! Слово дал в рот не брать!
— А этот случай исключительный!
— Нет! Не получится!
— Да ты что? Не мужик? Мы по рюмке!
— И глотка не могу! Или вам охота получить неприятность и меня опозорить? Иван Антонович увидит, всех одним коленом выкинет из
— Так что? Всухую станем ужинать?
— Придется привыкать. Я выпивших баб н уважаю!
— А как в деревне собираешься жить?
— Да как и все.
— Послушай, Сашок, ты из моралистов? Но ведь мы устали не хуже лошадей. Целый день грузили гравий. Потом разгружали, равняли, пресовали, промокли на дожде. Не каждый мужик бы выдержал такую нагрузку. Глянь, руки бутылку не держат, а ты мозги клизьмируешь. Не любишь пьяных баб! Мы к тебе как к другу пришли. А ты выделываешься.
— Я слово дал. И нарушать не стану. Так во всем. Не обижайтесь, девчата. Тут свой принцип. Сам не терплю брехунов. А и вы обещали завязать с буханьем. На вас, трезвых, смотреть приятно. Ну, неужель не можете без бутылки обойтись?
— Мы можем, но это неуважение к себе и к хозяину. Так нельзя. Надо традицию соблюдать.
— Какая традиция? Давайте без нее обойдемся. Зачем настроение портить, — увидел в дверях Ивана Антоновича:
— Вот как хорошо, все сразу здесь. Ну, что девчата! Дорога в двух местах сдала. Поплыла и вспучилась. Придется переделать, поспешили, не утрамбовали как надо. Или гальки мало положили, вот и не удержался шлак. Смыло его в канаву. Обидно до чертей. Небольшие участки, но смотрятся плешинами.
— Иван Антонович! Пахали, как ломовые кони. Ни руки, ни ноги до сих пор не держат.
— Они ни при чем. Я вбивал гальку и шлак. Выходит где-то просмотрел. Завтра исправлю. К девчатам нет никаких претензий. Работали без отдыха и перекура. Даю слово, не все мужики выдержали бы эту нагрузку. Они — женщины. Я удивлялся их выносливости, — сказал Сашка.
— Это хорошо, что у наших баб закалка есть. Но не перехвали. И завтра промоины исправьте. А вообще получается неплохо. Дорога совсем иначе смотрится. И транспорт на себе прекрасно держит. Я по ней на грузовике проехал. Нормально, нигде, ничего.
— Рано! Ей улежаться надо.
— Завтра каток пришлю. Вот этот спрессует! И вам меньше мороки. Я его выпросил на пару дней в поселке. Вы только возить успевайте. Сам Мишка приедет. Уж этот укатает намертво. И асфальт не потребуется, враз под брусчатку нарисует!
Девчата попритихли. Глянули на Настю. Та стояла, отвернувшись к окну, и сделала вид, что не слышит разговор.
— А вы, девчонки, чего расселись? Помогли бы человеку полы помыть, ужин приготовить, рубашку простирнуть. Ведь не барыньки, а Санька холостой. Глядишь, какую-нибудь присмотрит, — подморгнул Антонович.
— Нет. Не приглядит!
— Почему?
— Он из непьющих!
— Отказался с вами выпить?
—
— А ты его в темный угол зажми. Вот тог, поговори с ним. При всех он пока несвычный, подначивал Иван девчат. Те улыбались загадочно, пристально вглядывались в Сашку.
— Значит, договорились на завтра? — спросил Антонович уходя.
— Само собою, — ответил за всех Санька.
— Девки, а ведь завтра я не смогу прийти н работу. Год по бабке отметить надо. Матери по могу приготовиться. Иначе совестно будет перед людьми, — глянула на Сашку, — попросив тихо:
— Отпусти…
— Да иди, кто тебя держит, Настя?
— Это ж святое дело родительницу уважить,
— Иди! Мы за тебя втройне постараемся! обещали девки.
А утром, выехав на дорогу, рассказали Сашке по секрету:
— Не случайно баба отказалась. Не будь бабкиных поминок, что-нибудь другое придумала. Она не станет работать там, где Мишка, — говорила Катя, прижавшись плечом к Сашке.
— Почему?
— Ребенок от него!
— И что теперь?
— А он козел и отморозок. Мальца ни разу не навестил, — буркнула девка зло.
— Может еще помирятся, — сказал Сашка.
— Теперь уже нет. Он на другой женат. Примиренье не получится. Настя тоже не без гордости.
— А чего они не поженились, когда сын родился?
— Родители не захотели деревенскую. Из своих, поселковых выбрали, чтоб с высшим образованием, с именитой родней была. Вот и нашли, учительницу. Она моложе Мишки на целую десятку. Вся из себя. В маникюре, в педикюре, куда нашей простухе до нее. Растит пацана как все, сама. А училка никак не беременеет. Видать, фигуру бережет. Не хочет портить. А все равно страшная, как овечья смерть. На нее даже вечером через черные очки смотреть надо.
— А у тебя самой есть дети? — спросил Катю.
— Есть дочка. От мужа. Но я с ним в прошлом году разошлась.
— Почему?
— Загулял змей и бить меня стал. Отец не выдержал. Выбросил из дома. Ведь и убить мог по пьянке. Трезвый — человек, как человек, а как бухнет, ищи от него угол все. Так и не выдержали.
— Он в деревне живет?
— Давно уехал. Говорят, что за длинным рублем погнался, на Севера махнул. Только куда ему длинные рубли, он и коротких в руках удержать не сможет. Натура не та у него.
— Он хоть пишет?
— Кому? Мы же развелись.
— Ну, это с тобой. А ребенок причем?
— Никто ему не нужен. И я забывать стала. Хоть синяки и шишки прошли. Все придирался, сам не помнил за что. Так жить, лучше в петлю влезть. А ведь был нормальным парнем, когда ухаживал. Подручным у кузнеца работал. Ну, а как устроился на завод в поселке, словно сбесился. Мы с ним после того года не прожили. А спросить бы придурка, чем не угодила, что не устроило, сам не знает, — понурила баба плечи и нахмурилась.