Чужая душа - потёмки
Шрифт:
— Чего? — не слишком вежливо осведомилась я. Неужели непонятно, что их язык — сущая тарабарщина?
Кругляшок-браслет завибрировал и мигнул. Спустя пару мгновений меня на чистом златорском спросили:
— Кто вы и откуда?
Голос звучал как-то глухо, странно, но понятно. Наверное, магия — та штучка помогла.
Я открыла рот, чтобы ответить, но меня опередили. Магистр Лазавей невежливо дёрнул за руку и препоручил заботам Осунты. Та железной хваткой вцепилась в плечо, я даже вскрикнула: больно же! А этой стерве будто этого и надо: стоит, доброжелательно иномирянам улыбается и меня
Магистр тем временем приосанился и начал плести паутину лжи. А, может, и не лжи: не знаю, как наш мир называется. Словом, сказал, что мы с Ноитара, напутали с перемещением в пространстве и оказались здесь.
— Судя по выкладкам, мы где-то в Омороне, одном из Триединых миров. Если я ошибся, поправьте меня.
Местные уставились на магистра с уважением. Судя по всему, они понятия не имели ни о Омороне, ни о Ноитаре, ни тем более о Триединых мирах. Значит, тут ценят тех, кто способен ходить сквозь пространство.
Но почему Лазавей не воспользовался первоначальной версией об 'Академическом вестнике'?
— Раз уж вы первые жители этого мира, которые нам повстречались, не подскажете ли координаты вашей системы?
Оморонцы недоумённо переглянулись и замотали головой:
— Вы лучше в городе спросите, у тоэрадос.
— А 'тоэрадос' — это кто? — подала голос Осунта, слегка подавшись вперёд. Её глаза пристально исследовали повозку и её владельцев.
Кругляшок перевёл это слово как 'господа', 'те, кто не крестьяне'. В итоге выяснилось, что нас посылали к учёным.
Постепенно завязался благожелательный разговор, в ходе которого магистр, не вызывая подозрений: любопытно же, куда судьба забросила, — выяснил название страны — Шойд, ближайшего города — Номарэ и краткое устройство здешнего общества. Интересовали его учёные и уровень науки: якобы есть ли у них мощные артефакты, которые выкинут нас в нужное место. Встреченные нами крестьяне понятия не имели, опять-таки отправили к учёным, в Университет. До него отсюда, правда, далековато, да и мы туда вовсе не собирались
Глава 8
Никто уж не удивляется удивительному.
Осетинская пословица
Оморонцы любезно предложили подвезти нас до Номарэ. Тоже разглядывали, как зверьков. Мы улыбались, старательно улыбались. Вернее, я и Юлианна — как и положено девушкам в хорошем расположении духа. Другие то ли не желали казаться идиотами, то ли полагали, что уже выполнили свою норму, хранили сосредоточенное выражение лица.
Радуясь, что сидела рядом с Юлианной, не только по служебной надобности строила глазки, но и по сторонам глазела. Всё искала стога, коров, овец — и не находила. Вернее, животные были, но никто не бродил по полям, а организованно щипал траву за заборами. Это не наши тыны — целое архитектурное сооружение. А за ним — и выпас, и искусственный пруд.
Дома оказались вполне обычными, но добротными, богатыми. Все сплошь двухэтажные, с цветниками и какими-то столбами перед крыльцом. Водостоки, дренажные ямы… Где это видано, в деревне-то? Выходит, у них даже у крестьян простейший водопровод
Эх, самого интересного магистр не выяснил: кто у них тут главный — король, жрецы или ещё кто? От этого многое зависит. Если мы ищем Первосвященника, то он наверняка вертится рядом с верхушкой, стремится подчинить её себе, а то и править вместо неё.
Вспомнила о своей роли и прониклась горячим желанием совершить-таки маленькую женскую месть. Ладно, Лазавей уже получил, приятные впечатления ещё долго мужика не покинут, особенно, если ещё о туфле вспомнит… Или? Перед глазами возникла заманчивая картинка безоговорочной победы над любителем самоуправства. Всё-таки он тогда меня скрутил, испортил картину.
А Осунта и вовсе осталась безнаказанной. Это по её вине моя Марица сейчас надрывается от плача и кушает из бутылочки невесть что. А ещё муж… Только сейчас задумалась, что же выкинет Хендрик, и ужаснулась. С него станется устроить скандал, который закончится моим отчислением. И помешать не сумею… Плюс женщины. Что-то в голову всякие подавальщицы и соседки полезли. Оставила мужика на столько месяцев без присмотра! Он же видный, осанистый и гулющий, скотина этакая! Помню ведь, как сама отбивала. Нет, на горячем не ловила, но хвостом вертел, когда отвернусь.
Не заметила, как Липнер перебрался ближе и, воспользовавшись моей невнимательностью, обнял за талию. Тут даже не соврёшь, что случайно ухватился: не трясло совсем, даже странно. Так плавно двигались, будто плыли.
— Агния, а ты какие цветы любишь? — в конец обнаглевший алхимик, дорвавшийся до женского пола, оттеснил от меня фыркающую Юлианну и устроился так, словно мы молодожёны.
Руки я скинула, шаловливые губы отвадила замечанием, что зубы острые, язык могу откусить ненароком.
— Но тебе же понравилось, — насупился Липнер.
Признаю, не отопрёшься. Целовалась. Бес попутал. И да, не противно. Увлеклась ты, Агния, учёбой, а природа-то своё берёт. Если дальше так пойдёт, то превращусь из разумного существа в неразумное.
— Липнер, я замужем и разводиться не собираюсь.
Не помогло. Алхимик отчаянно набивался в друзья сердечные. Вот, опять прижался, какие-то телодвижения в воздухе делать начал… Колдует?
— Не получится, — нарушил наше уединение голос магистра Лазавея. — Ты ошибся. И, студент Гедаш, мы вам не мешаем? Руки на девичьих коленках — это прекрасно, но не в качестве публичного явления.
Я вздрогнула. Бесов хвост, Липнер действительно меня по коленке гладит! Да что это с ним, от тепла голову снесло? Говорят, у послушников то же бывалет. Нас, деревенских девчонок, ими пугали, чтоб честь блюли. Вот, рассказывала баба Ядвига, попадётесь, бесстыжие, послушнику, отпущенному настоятелем родню повидать — а отпускают их раз в десять лет, — и… Словом, бедные послушники до того до женщин от воздержания охочи, что до смерти того самого.
И что там у Липнера не получится? Подозрительно покосилась на алхимика: вдруг приворотом балуется? А это ведь запрещено. Или нет?