Чужая душа - потёмки

Романовская Ольга

Лаэрт божился, что никаких иных писем, посланий мне не приходило, никто не разыскивал, слухи не распускал. Попытался выпытать, что произошло, но я рассказывать не стала, туманно обмолвившись, что домой нужно немедля ехать.

Поесть удалось в преподавательской столовой. Туда меня милостиво пустили как участницу оморонских боевых действий.

Удивилась, застав там Ксержика, а потом вспомнила, что некромант намеревался пару дней погостить в Академии.

Ксержик носом чуял неладное. Или просто заметил опухшие веки и опущенные уголки губ.

Встал, подошёл, поинтересовавшись, с чего вдруг стала рёвой-коровой. Отцовская забота проснулась? Сомневаюсь. Да и поздновато.

Отмахнулась, буркнув, что соринка в глаз попала.

Ксержик хмыкнул, не поверил и посоветовал больше гулять на свежем воздухе: 'Чтобы девицы не впадали в меланхолию'. Затем извлёк из кармана шоколадку и положил на стол:

— Ешь. Поможет придумать решение проблемы. Только не лги, будто её нет.

И всё, ушёл. Даже не расспросил толком.

— Кто это? — глянул ему вслед Лаэрт. — По виду — маг, но не из Академии.

— Он из Школы иных. Мой папаша.

Объяснять подробнее не было ни сил, ни желания.

Тем же вечером я покинула Вышград. Не одна: Лаэрт упёрся рогом и не пожелал меня отпускать в таком состоянии. Конечно, компания мужчины Хендрика не обрадует, поэтому взяла с эльфа слово, что он носу в нашем доме не покажет. И в деревне, где матушка живёт. А то знаю я тамошних сплетниц: все тяжкие в немыслимых позах припишут. Лаэрт согласился, добавив, что даже сойдёт раньше, чтобы не компрометировать. Золото, а не друг!

Подспудная мысль о том, что Ксержик перебросится парой слов перед отъездом не воплотилась в жизнь. Он спокойно пропадал у магистра Тревеуса — а я цокала каблуками по мостовым Вышграда, гадая, что творится с семейным очагом.

Поклонниц у Хендрика всегда было превеликое множество, не удивлюсь, если одна из них оказалась ушлой девицей, решившей занять пустующее место. Могла и письмецо написать от мужнего имени — сомневаюсь, чтобы Хендрик мне такое написал.

Ничего, познакомлю молодуху с острыми каблуками: как показывает практика, они страшное оружие. А Лаэрт огненными шарами волосёнки её спалит. Будет тролльей невестой.

Однако внутри скреблось беспокойство, нашёптывая, что нет дыма без огня. А вторившая ему память с готовностью извлекла из пыльных закутов любовь Хендрика к женским юбкам.

Не удержалась, сначала заглянула к матери: взглянуть на дочку. Сердце, конечно, не на месте, но если что случилось, то случилось.

Марица грелась на солнышке на заднем дворе. Егозе не сиделось на месте, и бабушке требовался глаз да глаз, чтобы уследить за малышкой. Но старшая Марица, моя матушка то есть, нашла способ решить проблему: дала поиграть блестящими амбарными ключами. Они большие, девочка не проглотит, зато вдоволь налюбуется, настучится.

Правда, я застала дочку уже на траве: уползла с одеяльца за яркой бабочкой. Подхватила её на руку, игнорируя недовольство, усадила обратно, внимательно осмотрела. Выросла-то как! И волосиков больше стала. Красотка

растёт. Тоже русалка зелёноглазая.

Поцеловала Марицу, взяла на руки. Та отнеслась ко мне настороженно: отвыкла. Маленькие дети, как мне мать потом объяснили, быстро забывают. Зато грудь эта красавица сосала будьте нате: вечером я её покормила. Хотя, не знаю, кто из нас двоих больше удовольствия получил: намучилась я с грудным молоком в Омороне.

Разумеется, расспросила маму о Хендрике. Она как-то подозрительно молчала, губы поджимала.

— Так, что произошло? — встревожилась я, унеся Марицу в другую комнату, чтобы не мешала. Спать уложила, но не уверена, что заснёт. А, какая разница!

— Ничего. Он у нас регулярно бывает, с дочкой возится. Просто неудобно ему малую в городе держать без хозяйки. И работает Хендрик много.

— Ма-а-м? — я заглянула ей в глаза. — Ты что-то не договариваешь, верно? Не надо меня щадить, говори, как есть.

Но мать стояла на своём: ничего не знаю, не лгу тебе, дочка.

Ладно, может, отчим знает?

Но он тоже не знал. Вот что-то, а отчим врать бы не стал. Обрадовался, к слову, что приехала, велел жене пирожков напечь. Моих любимых, с капустой.

Ночью мне не спалось. Марица дремала рядом, чуть посапывала, а я не сводила взгляда с окна, за которым клубилась темнота и изредка подвывала собака.

От нашей деревни до города двадцать вёрст, пока новости дойдут… Мои могут и не знать ничего: дальше околицы носа не кажут. Мать, правда, Марицу из дома забирала, а отчим — староста…

В итоге не выспалась, к завтраку сползла с печи хмурая, молчаливая. И никак из головы не шло, что обманывает матушка, не договаривает чего-то. То взгляд отведёт, то разговор на моё житьё-бытьё в Вышграде переведёт. Или это у меня воображение разыгралось? У страха глаза велики, а у бабьего — так ещё больше.

Сговорилась с соседом, чтобы отвёз в город: путь не близкий, не хотелось пешком идти или удачи на тракте искать. Заодно сплетни местные узнаю.

К счастью, подозрения мои не сбылись: Хендрик действительно в деревне бывал, ничего такого не делал, не говорил. Это уж точно: в деревне у любого забора по дюжине ушей, а у женской половины населения они и вовсе мышиный писк уловят. Чтобы былые соперницы не судачили по поводу краха моего брака да глазки мужу не строили — быть того не может!

Словом, настроение улучшилось, даже решила к Шорту вечерком заглянуть.

На пороге дома стукнула себя кулаком по лбу. Лаэрт! Я ж обещала в 'Спящую сову' зайти. Ладно, сначала дом, любимый супруг, а потом друг. Заодно посидим с ним за кружечкой: я сидра, он — пива — и посмеёмся над моими страхами.

Только авторшу письма всё равно найду и волосёнки повыдёргиваю.

Отперла дверь, повесила дорожный плащ на крючок и прошла на кухню. Давненько я там не хозяйничала.

Хм, на столе лежит что-то, полотенцем накрытое. А в печи — суп. То ли в Хендрике кулинарные способности проснулись, то ли из трактира берёт.