Чужая игра (Солдаты удачи - N)
Шрифт:
– Так точно. Лучше, конечно, нам добраться до Москвы, но я не уверен, что мы с таким грузом туда благополучно доедем. Так что как Голубков скажет, так и сделаем.
– А давайте мы по пути бочку спрячем или, еще лучше, закопаем... предложил Муха.
– Возможно, что так действительно будет лучше, - сказал Док.
– Хуже будет только одно: оставаться здесь, - это совсем нам не с руки. Так что поехали-ка, ребята, поближе к матушке-столице...
Я оглядел своих бойцов: все были согласны с Доком. Генерал, поняв, что, предложив себя в проводники,
– Давай, Олег, трогай потихоньку. Бог не выдаст, свинья не съест. Выберемся как-нибудь...
– сказал я, подытоживая разговор.
И мы, миновав последний милицейский патруль на выезде из города, погнали на север, в сторону Пензы. Через полтора часа мы въехали в небольшой районный центр под названием Петровск.
– Олег, остановьсь-ка у почты, - попросил я.
– Генерал, коли вы сейчас богаче всех нас, вместе взятых, я займу у вас пару тысяч рублей? В Москве мы все вернем... Вы хотите спросить, зачем нам деньги? Думаю, вы, как и все остальные, не прочь перекусить...
Тут всех разом как прорвало, заговорили про еду.
– Точно!
– встрепенулся Артист.
– Мы ж уже сутки как не ели!
– Эх, сейчас бы той ухи, что мы вчера наварили, да по паре мисок... мечтательно произнес Боцман.
– А мне в данный момент все равно, что жрать, - философски заявил Муха, - лишь бы пожирней да побольше.
Даже Док, самый из нас терпеливый, сейчас не выдержал:
– Да, самая пора перекусить...
– Семен, сходите с Димкой, закупите провизию.
– Я протянул Артисту позаимствованные у генерала деньги.
– А я на почту, звонить в Москву.
Я вылез из автобуса и побежал к неказистой стекляшке, на которой висели выцветшие синие буквы, складывающиеся в криво стоящее слово "Почта". Но, к моему сожалению, она работала только до пяти часов, а сейчас было уже около семи. Хорошо еще, что местный центральный гастроном закрывался в восемь вечера и ребятам удалось набрать два пластиковых пакета с продуктами.
Мы наоткрывали банок с консервами, наломали хлеба и под квас местного производства принялись наскоро утолять голод.
– Эх, сейчас бы жареной картошечки!..
– мечтательно произнес Муха.
– А бы я от жениных пирожков с капустой не отказался, - отозвался Боцман.
– Знаете, Светка моя такие пироги умеет делать - сами в рот лезут!
Я, глотая слюнки, сразу же вспомнил наше любимое семейное блюдо солянку. Оля моя готовила ее исключительно в русской печи, которая была у нас в теплой половине дома. Но рассказывать об этом я не стал: вот приедут ребята ко мне в Затопино, тогда и попробуют. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать...
А ребята тем временем от темы еды плавно перешли на анекдоты. Тут уж равных не было Артисту: он знает столько всяких баек и историй, что может рассказывать их сутками. Я посмеялся минут десять вместе со всеми (только Иконников
– Ну все, хорош! По машинам!
Через полчаса мы уже снова резво катили (не соврал дядя Сережа, мотор у РАФа был отлажен что надо) по трассе Р-158. При такой скорости я рассчитывал добраться до Пензы где-то за час. А уж там-то, в областном центре, наверняка был круглосуточный междугородный переговорный пункт - мне не терпелось пообщаться с Голубковым: интересно, какой может быть его реакция на произошедшее с нами?
Муха, насвистывая себе под нос какой-то популярный мотивчик, весело крутил баранку микроавтобуса. Остальные расслабились. Док закрыл глаза и, кажется, спал. Артист возился со своей трофейной "береттой", Боцман вполглаза сторожил генерала.
Наш пленник бодрствовал: видно, текущие события его как следует вышибли из колеи - наверняка он за свою жизнь ни разу не оказывался в таких ситуациях. На его заплывшем жиром лице, сменяя одна другую, проявлялась целая гамма бушевавших в нем эмоций: гнев, страх, усталость, надменность, обреченность... Он заметил, что я наблюдаю за ним, и сразу как будто надел на себя маску несправедливо обиженного человека.
– Вы сильно ошибаетесь в ваших выводах, - сказал он, - как вас там, Сергей, кажется? Я так понимаю, что вы тут главный, так вот, я обращаюсь к вам как к человеку, которого эти, - он кивнул на ребят, - послушают... Я не знаю, почему ваш приятель, - генерал показал глазами на Боцмана, - так на меня взъелся, я ничего плохого ему не сделал, как, впрочем, и всем остальным. Я и видел-то вас всего несколько минут...
– А приказ?
– спросил я. Мне, честно говоря, не очень-то хотелось говорить с этим человеком.
– Какой приказ?
– О нашем расстреле.
– Капитан Зайнутдинов неправильно меня понял. Я сказал ему "избавьтесь от них", но это значило только то, что вы не имеете права находиться возле секретного контейнера и что вас лучше всего вывести за территорию лагеря...
– Бросьте, генерал! Я слышал вашу интонацию, она была достаточно выразительна; подчиненный вам капитан, который, кстати говоря, самостоятельно ни за что бы не решился на такой шаг, как расстрел, а тем более без выяснения тяжести вины, - наверняка изучил ваши интонации. Вот и старался в точности выполнить указание, которое для него на тот момент было вашим приказом. Я ясно изложил свои претензии?
Генерал понял, что его доводы меня не убеждают, и сменил тактику.
– Допустим, что моя интонация была не в вашу пользу, - сказал он в страстной надежде меня уболтать.
– Но я принимал вас за бандитов, которые по каким-то своим причинам устроили разборку с конкурентами. Я подозревал, что из-за этого злополучного контейнера со штаммом... Мог я подозревать такое? Мог! Ну и как я еще, по-вашему, должен был к вам относиться?
– Как? Ну, например, как к людям, которые помогли государству отвести реально нависшую беду от жителей Поволжья.