Чужая маска

Маринина Александра

Они неторопливо прогуливались по заснеженным аллеям, изредка кивая идущим навстречу людям. Ирина находилась здесь уже три недели и со многими была знакома.

– В понедельник я тебя заберу домой, – сказал Березин. – Два дня побудешь дома, а в среду у нас мероприятие. Ты готова?

– Я боюсь, – тихо сказала Ирина. – А вдруг у меня не получится?

– А ты настройся. Ты – моя жена, все время помни об этом и не теряй уверенности. Тогда все получится.

– Вдруг я что-нибудь ляпну? Я же ничего в ваших делах не понимаю.

– А ты и не должна понимать. Политика – это не женское дело,

так всем и говори. Будь милой, приветливой, улыбайся, в дискуссии не вступай, и все будет в порядке. Ты несколько месяцев лежала в клинике, потом три недели провела в санатории, вполне естественно, что ты не в курсе последних событий. И самое главное – не стесняйся говорить, что ты чего-то не помнишь. Ты же попала в аварию, у тебя было сотрясение мозга, после этого вполне нормально, что начались проблемы с памятью. Все же люди, все это понимают. Если почувствуешь, что-то не так, у тебя начнет кружиться голова – разыщи меня в этой толпе. Не бойся, Ирочка, все будет хорошо.

– Знаешь, многие считают, что жена политика должна быть его соратницей и разбираться во всех его делах. Если я окажусь круглой дурой, меня просто не поймут.

– А мы с тобой считаем, что жена должна обеспечивать мужу крепкий тыл, оказывать ему моральную поддержку во всех начинаниях, быть хозяйкой и просто любимой женщиной. Потому что ни один мужчина не в состоянии заниматься своим делом, если у него за спиной не стоит любимая и любящая женщина, в которой он уверен. Запомнила?

– Запомнила, – слабо улыбнулась Ирина. – А вдруг меня начнут спрашивать про твою первую жену?

– А ты ничего не знаешь, это вообще не твое дело.

– Но ведь считается, что это я вас развела. Если я начну напирать на крепкий тыл и любимую жену, разговор может выйти на нее. Как тогда быть?

– Мило улыбайся и отвечай, что эта тема тебе неприятна. Что может быть естественней? Ирочка, я еще раз повторяю, если ты сама не будешь бояться, все пройдет отлично. Пойдем, я провожу тебя до корпуса, ты, наверное, замерзла.

– Да, немного. – Она зябко повела плечами. – Эта шуба такая холодная, никак к ней не привыкну. Моя дубленка была теплее.

– Что поделать, привыкай. Жена политика не должна ходить в дубленке, это неприлично.

– Ты уже говорил, я не забыла.

Они молча дошли до ярко освещенного входа в корпус и вошли в холл. Березин нежно поцеловал ее в щеку, дождался, пока за Ириной закроются двери лифта, и вышел на улицу. Несмотря на все успокаивающие слова, которые он ей говорил, сам Сергей Николаевич нервничал ничуть не меньше. А может быть, и больше. Две Ирины в его жизни. Две Ирины. Одна оказалась сущим адом, проклятием. А чем окажется другая? Спасательным кругом или ловушкой, в которую он сам себя загоняет?

* * *

Тяжело переставляя ноги, Галина Ивановна Параскевич шла домой из магазина. Сумки с продуктами были неподъемными, и она все пыталась взять в толк, для чего она столько накупила. По привычке, наверное. Двадцать семь лет они в семье справляли Новый год торжественно, обязательно с елкой и подарками под ней, приглашали друзей и родственников. Потом, когда Ленечка подрос, на Новый год приходили его друзья, потом и девушки. А уж когда женился, то и Светочкины

родители и подружки. В доме Параскевичей этот праздник любили, готовились к нему загодя и отмечали шумно и весело. А теперь Ленечки нет больше… Две недели как схоронили. И зачем она тащит домой все эти продукты? Какой теперь праздник? Горе, одно безысходное, нескончаемое горе.

В декабре темнеет рано, еще только семь часов, а кажется, будто ночь. Галина Ивановна свернула в проход между домами, там фонари не горели, но зато путь к дому был короче.

– Мама, – послышался тихий и какой-то неземной голос.

Галина Ивановна замерла, руки сами собой разжались, и сумки упали на снег.

– Ленечка, – прошептала она. – Ленечка, сынок.

– Мама… – Голос, казалось, куда-то удалялся, делался все тише и тише, но никому другому он принадлежать не мог. Только Леониду. – Мама, теперь ты довольна? Теперь все, как ты хотела.

– Леня!!! – закричала Галина Ивановна во весь голос и тут же опомнилась.

Какой Леня? Леня на кладбище, в колумбарии. А вот душа его, невинно загубленная, до сих пор успокоения не найдет, потому и мерещится ей его голос. В который раз уже мерещится. Никогда он ей не простит, что Светлану невзлюбила с первого дня. Хоть и делала вид, что хорошо относится к невестке, а все равно нет-нет да и проскользнет недовольство. Ленечка чуткий был, настроение матери понимал с полувздоха. Иногда в порыве говорил ей:

– Ты была бы счастлива, если бы Светка в твоем доме не появлялась. И почему ты ее так не любишь? Но имей в виду, пока она моя жена, она будет приходить сюда вместе со мной.

Конечно, он был прав, что и говорить. Галина Ивановна Светлану не просто не любила – видеть ее не могла. И дело здесь было не в Светлане как таковой, а в том, что она – жена сына, она теперь его хозяйка, она видит его чаще и проводит с ним больше времени, чем мать. И сын думает о ней больше, чем о матери. И скучает без нее сильнее, чем без матери. Что же, выходит, она его растила, одевала, кормила, учила, лечила, а все для того, чтобы потом этот сильный, красивый, образованный парень достался уже готовеньким какой-то там… И все, и мать побоку. Галина Ивановна изо всех сил старалась найти в невестке явные и тайные недостатки, чтобы оправдать свою ненависть к ней, и не понимала, что, будь она даже ангелом во плоти, ничего бы не изменилось. Все равно не любила бы, все равно ненавидела бы и со свету сживала. Как говорилось в старой шутке, кого бы там себе ни выбрал, она мне уже не нравится.

Вот теперь, после Ленечкиной смерти, и мерещится Галине Ивановне его голос. Упрекает ее сын, простить не может. Конечно, теперь Светлана вроде как уже и не член их семьи, живет отдельно, к ним в дом ходить не будет. Ну и ладно. Век бы ее не видеть.

Подняв валяющиеся в снегу сумки, Галина Ивановна поплелась домой.

* * *

Чтобы не замерзнуть, Настя надела на себя три свитера – один тонкий, типа водолазки, с высоким воротом, другой – потолще, а третий совсем свободный, толстой вязки и длиной до колен. Обмотав шею пушистым шарфом, она натянула сверху пуховик и подумала, что теперь, пожалуй, сможет выдержать ритуальную прогулку с Иваном Алексеевичем.