Чужая осень (сборник)
Шрифт:
— Товарищ Горшкович, вы меня убедили. Теперь я к вам начну частенько наведываться. Чтобы получать удовольствие вместе с делами. Но если серьезно, Котя, я не помню, когда просто, без дел, сидел и говорил с кем-то. А иногда так хочется…
— Можно подумать, я помню. Но, смотри, у меня сегодня день уже расписан до ночи. И завтра. И через неделю. Плюс незапланированные встречи. И что такое выходной, за отпуск молчу, я только догадываюсь.
— Эти хронцы тебя по-прежнему донимают?
— Ой, не говори. Они же не понимают, куда лезут. Здесь же такие условия, что все договора хорошо работают только на
— Котя, мне бы было интересно поучиться, как ты общаешься с иностранными клиентами. Хочется переходить на мировой уровень, а опыта нет.
— Ну так сиди рядом. От тебя коммерческих тайн нет. Бизнес у нас разный. Кто тебе не дает? Лично я не против. Только если ты сейчас на себе раскроешь рот, что хочешь предложить мне товар, так я тебе этой, где она, доской дам по голове.
— Что ты, Котя, никаких дел. Меня и так по голове все бьют. Еще не хватало, чтобы ты этим занялся. Я же человек мирный.
— Это точно. Только одни газеты кричат, что мафия распоясалась, а другие хвалят ментов и «Содействие» за борьбу с бандитизмом. Ты не знаешь, какая мафия распоясалась?
— Что ты, Котя? У нас куда не плюнь — обязательно в кого-то попадешь. Хотя бы одна мафия в городе была, так все проще стало.
— Кто знает, кто знает. Весь вопрос в том, что город один, а людей много. А?
— Смотря кого ты держишь за людей, — завершил я беседу, пользуясь Котиной терминологией.
44
Судя по тому, каким козлом скачет вокруг меня Гарик, чего-то ребенок от папы любящего добивается. Как вырос этот мальчик, прежде рубли клянчил, но вот уже второй год, кроме долларов ничего от папы не требует. Я его не сильно балую, потому что знаю: Гарик и Сабину доит. Больше того, иногда намекает Рябову, чтобы он тоже помогал подрастающему поколению материально. Так что рэкет Гарик наводит по всем правилам: пока клянчит, а подрастет — требовать будет.
— Папуля! — почти с Костиным выражением на ангельской мордочке терся возле меня Гарик. Ишь ты, папуля, тут явно не в долларе дело, сегодня этот аспид что-то покруче затеял.
Я погладил Гарика по голове, но тот даже с места не дернулся, а ведь как он не любит этого проявления отцовской ласки. Так не реагируй Гарик на этот жест с негодованием, стал бы я его по голове гладить? Но сейчас он даже не дернулся. Не иначе у квартирантов пистолет стянул или похлеще какую-то гадость затеял.
— На тебе бакс и отцепись, — пробормотал я, стараясь избежать более крупных неприятностей.
Гарик схватил купюру, вытащил из кармана огромный бумажник, набитый долларами и вкладышами от жевательной резинки. Вот молодежь пошла, для них бумажки от жвачки дороже отечественных денег. А и вправду, вкладыши на великолепной бумаге, с красивыми картинками, эти деньги-фантики с ними конкурировать не могут.
— Папуля! — снова запел Гарик. — Дай мне, пожалуйста, посмотреть кассету.
Ишь ты, пожалуйста. Того гляди еще полезу за кассетами на верхнюю полку, а этот кусок дряни быстро подпилит ножки стула.
— Какую кассету?
Гарик до того увлечен, что продолжает держать доллар в одной руке, а расстегнутый бумажник в другой.
— Ту, что дядя Игорь приносил. Мне ее можно смотреть? Это не ужасы? Не парнуха?
— Не «парнуха»,
— Так ты же сам маме говорил, что она не в парилку, а в парнуху ходит. Зато я еще знаю: парнуха — это кино про любовь. Так мне мама сказала.
— А ты знаешь, что такое любовь?
— Конечно, — уверенно стал просвещать меня Гарик, — один пацан из нашего класса журнал приносил. За пять вкладышей показывал. Ничего, я потом ему контрольную списать дал. За шесть вкладышей. С «Мицубиси», «Тойотой» даже. А любовь — это когда тетки с дядьками целуются и друг другу голые жопы показывают.
— Ну, так ты у меня совсем грамотный, — обрадовался я за Гарика, поняв, что его порнографией не напугать. А зачем, у меня другая идея есть.
— Знаешь, на этой кассете не про любовь. Там ужасы. Страшные. Там злые дядьки маленьких мальчиков режут острыми-острыми ножами, — угрожающе-утихающим до шепота голосом нес я и глаза Гарика стали расширяться. Он о фильмах ужасов даже слушать боится, однажды орал благим матом в своей комнате, повернувшись задом к телевизору, когда я ему сюрприз устроил.
— Да, а кровь у этих маленьких мальчиков так и хлещет, — продолжал я, — но злые, нехорошие дядьки начинают им выковыривать глазки вилками…
Гарик начал медленно отступать назад. Все, теперь он об этой кассете надолго забудет и вдобавок побоится сунуть в видик свои мультфильмы и боевики: иди знай, вдруг среди пленки притаился злой дядька с вилкой в руке. Хорошо, сынок, что папа у тебя такой добрый.
Пользуясь замешательством Гарика, я выхватил у него свой доллар и, пока он не начал протестовать по такому поводу, дал ему для порядка несильную затрещину.
Гарик было хотел открыть рот, но я угрожающе пошел на него и тихо прошептал:
— Попробуй только заорать, тогда сегодня ночью к тебе обязательно придут вурдалаки с упырями. Я сам видел, как в полнолуние перед домом игрались мертвецы…
И с достоинством удалился в свой кабинет. Уже захлопывая за собой дверь, я услышал традиционное пожелание сына, насчет того, куда бы мне лучше отправится по его мнению.
Кассета была на столе. Я смотрел документальное произведение искусства, созданное по валютному заказу борцов за реабилитацию всех невинно замученных, и представлял себе, какой резонанс может вызвать эта пленочка. Мне порой становилось не по себе от этих кадров, что тогда говорить о людях, не привыкших к виду смерти. И больше того, противно делалось, даже адреналин щедрее вырабатывала кровь, когда я смотрел на кадры убийств безоружных. Убивать, защищаясь — это мне понятно. Но тут… Даже ликвидатор — и то чище этих нелюдей. Потому что чекисты, наверняка, сперва пристукнули его родителей, а потом медленно превратили ребенка в носителя смерти. Мало, что ли, таких ликвидаторов наплодили оба Велигурова с их корешками? И когда артист беззвучно заплакал перед камерой, вспоминая зверства Велигурова, я поверил ему, только потом вспомнил, что никакого Велигурова он не видел. Если я поверил — другие даже не засомневаются. А сыграл он так здорово, потому что, наверняка, повидал на своем веку валом других велигуровых. И дай им сегодня волю, они похлеще себя вести будут. Чтобы вообще свидетелей не оставалось. Даже таких, как артист.