Чужая вина
Шрифт:
— Скажете ли вы, наконец, как попало к вам это письмо?
— Скажу. Я поднял его на дороге. Я переходил дорогу. Я не знаю, кто отделал Гениссера, но вся его контора была рассыпана на пространстве двадцати — тридцати шагов. Гениссер был мертв. Грязное дело, и я не знаю, кто ограбил его. Когда я собирал письма, то увидел ваше имя… При других обстоятельствах я не… не читал бы письмо. Но тогда…
Он хотел сказать, что поддался внушению совпадений, — странности случая, вырезанного ужасным
— Вскрыть письмо?! — сказала она, ударяя ладонью по столу. — О, черт возьми! Я еще не знала вас хорошо, Орт!
— Палка о двух концах, — возразил он, слегка обозлясь. — В противном случае вы бы не знали о положении дел.
— Да, но это сделали вы!
— Увы, я! И вот сплелся круг; как хотите, так и судите.
— Однако вам попадет за Гениссера, — сказала, помолчав, Фен. — И за все вообще.
— Не я убил Гениссера, — отвечал Ганувер, — я уже сказал вам.
Он нахмурился и прислонился к стене, толкнув нечаянно спрятанную за спиной руку. Он побледнел, согнулся от боли.
— А это что? — подозрительно сказала она, указывая на бинт.
— Ничего, — ответил Ганувер, стягивая зубами и правой рукой размотавшуюся повязку. — Прощайте, Фен. Скажите… Скажите Фицрою, что я очень жалею… Я…
Он застенчиво посмотрел на нее и, махая шляпой, направился к выходу.
— Зачем вы сделали это? — услышал он на пороге. Голос прозвучал, как мог, сухо.
— Я уже объяснил, — сказал Ганувер, оборачиваясь с болезненным чувством, — что эти оскорбления…
— Не валяйте дурака. Орт. Я спрашиваю о другом.
— Н-ну, — сказал он, пожимая плечами и запинаясь, — потому, что я вас люблю. Фен, о чем вы хорошо знаете. Не стоило спрашивать.
— Не стоило… — повторила она в раздумье. — Видел вас кто-нибудь?
— Должно быть.
— На всякий случай я выпущу вас другим ходом, а там — что будет.
Он прошел за ней по короткому коридору к раме раскрытых дверей с вставленной в нее картиной цветника и собаки, смотревшей, натянув цепь, кровавыми загорающимися глазами на человека в меховом жилете. Он знал, что за дверью открылась не жизнь, а картина жизни, которую он может вызвать в памяти перед тем, как его повесят. Чувство опасности остро разлилось в нем.
Выходя, он обернулся и увидел, как женская рука плотно прикрыла дверь.
Орт Ганувер направился было к воротам, но, раздумав, повернул в противоположную сторону, перескочил невысокую каменную ограду и прошел углом соседнего огорода к выходу на другую улицу. Он был теперь ненормально спокоен и вял, хотя еще полчаса назад рвался повернуть и отстранить все, мешающее вручить письмо.
Постояв в нерешительности, хотя сознавал, что медлить опасно, он наконец тронулся с места, перешел улицу и стал пробираться к реке.
6
Вечером следующего дня редактор «Южного Курьера» взял у метранпажа стопу гранок и перебрал их, бормоча сам с собой. «Землетрясение в Зурбагане», «Спектакли цирковой труппы Вакельберга», «Очередной биржевой коктейль», «Арест Ганувера»…
Отложив эту заметку, он взял карандаш и прочел:
«Сегодня вечером арестован на улице города Кнай Орт Ганувер, дела которого, надо сказать прямо, не блестящи. Он обвиняется в убийстве и ограблении почтальона. Кроме того, старые грехи этого молодца, обладающего горячим характером, образуют величественную картину разнузданности и дикости, а потому…»
Остальное было в этом роде, и, молча прочтя конец, редактор подписал вверху гранки:
«Арест Ганувера».
«Грабитель почты понесет заслуженное наказание».
«Мрачный, но необходимый пример получат все, ставшие врагами общества и порядка».
— Вот так, — сказал он, передавая корректуру сотруднику. — Остальное тоже пустить в машину.
Сотрудник, разобрав материал, подошел к редакторскому столу.
— Которая заметка пойдет? — сказал он. — У меня две заметки о Ганувере.
— Например?..
— Вот та; а вот вторая, о которой я говорю.
Эта вторая заметка была составлена так:
«Арест О.Ганувера вызвал в нашем городе много толков и пересудов. Его обвиняют в убийстве и ограблении почтальона. Между тем установлено путем предъявления следствию бесспорных доказательств, что О.Ганувер явился в Кнай передать одному лицу найденное на дороге письмо. Мы не знаем, как отзовется это обстоятельство на приговоре суда, но считаем делом справедливости печатно установить непричастность Ганувера к ужасному и печальному делу».
— Кто отдал это в набор? — спросил редактор. — Должно быть, вы, Цикус?
— Да. Потому что вас не было.
— Кем подписан оригинал?
— Он подписан…
Говоря это, молодой, рыжий, как морковь, человек разыскал на столе и подал листочек, подписанный: «Ф.О'Терон».
— Звучит несколько интимно, несколько легкомысленно, — сказал редактор, ни к кому не обращаясь и взглядывая поочередно на обе заметки. — Суд есть суд. Газета есть газета. И я думаю, что первая заметка выигрышнее. Поэтому пустите ее, а что касается письма Ф.О'Терон, редакция ответит ей в частном порядке.