Чужестранка
Шрифт:
Откуда так много людей и зачем они ко мне ходили? Все просто - я стала богатой наследницей. Никогда особенно не задумывалась о нашем благосостоянии, наверное, потому что выросла в нем. Теперь только поняла, как старательно родители оберегали меня. Удерживали дистанцию, ограждающую меня от чужой алчности. И для меня смогли сделать так, чтобы я не считала деньги панацеей. Да, они у нас были, но не заменяли собой жизнь, превращая её в бесконечный шопинг. Средство достижения того, что действительно ценно, а не следствие каприза сиюминутного.
А
Просто поймите, я не оправдываюсь.
Когда что-то болит, человек замыкается и остаётся один на один со своей болью. Не чувствуя никаких положительных эмоции, которые заменяют собой только внутренне состояние. Хочется остаться в одиночестве, переждать. А я плавала в своей боли без конца. И трудно сказать какой было больше. Той, что временно заглушали лекарствами или той, от которой никакие средства не могли ни то что избавить, а хотя бы немного притупить.
Иногда даже радовало, что тело болело так сильно, что на то, чтобы чувствовать, что-то другое у меня сил просто не хватало. Своеобразная анестезия чтобы не было слишком мучительно, заглушить душевную боль физической.
Из больницы меня забрали еще через три месяца. Мне все равно нужно было постоянно сюда возвращаться. Хотя смысла в этом я не видела. Никто не пытался даже скрывать, что из инвалидного кресла мне никогда не встать.
Возращение домой меня немного оживило. Я даже ждала этого. Но едва пересекла родной порог, поняла, что дома у меня тоже больше нет. Знакомые стены, но все не то. Мелкие детали - ваза, которой тут не было, по-другому стоящие безделушки. Мелочи, которые для меня выглядели вызывающе и неприемлемо. "Нет здесь никого, кто тебе на самом деле нужен" - вот что они мне говорили.
– Оксаночка, мы все твои вещи перенесли в эту комнату, тут тебе будет удобней.
Как же это... И сюсюканье, а по-другому моя опекунша ко мне никогда не обращалась, и то, что меня даже не спросили - хочу ли я этого. Да, для меня недоступно самостоятельно взобраться на второй этаж, где раньше была моя комната. Но в моих вещах копаться, трогать их - я не позволяла!
Я, молча направила кресло в свою нынешнюю комнату и захлопнула дверь перед носом всех кто шел за мной. И замок закрыла. В дверь стучали не слишком долго, оставив меня, наконец, в покое. Мельком взглянув вокруг, я доехала до окна. И так и просидела до самого утра, глядя сквозь прозрачный шелк на лужайку перед домом.
Подделки - вот
Моё раздраженное состояние привело к тому, что ко мне даже психолог стал ходить. Смешно.
Я знала, что стала совсем другой. Не стеснялась в словах, высказывая все, что думаю о тех, кто делал вид, что заботится обо мне. Я отлично понимала, что была для них только препятствием для получения главного приза. Распугав всех, кто лез ко мне с показной жалостью, донимала тех, кто сбежать не мог.
Не горжусь этим. Но иногда так бывает. Ты словно в колее, из которой не можешь выбраться. Несешься с горы снова и снова, каждый раз все легче попадая в накатанный путь. Психолог пытался внушить мне, что все это всего лишь подростковое взросление и обостренные чувства со временем успокоятся и придут в норму. Моя агрессия по отношению к окружающим защитный механизм из-за потери родителей и прочий подобный бред. Никто не понимал. Вот в чем была вся беда. Не было никого, кто умел меня успокоить. А если и делал это, то не правильно, еще больше выводя из себя.
Да и как было понять? Мне едва исполнилось шестнадцать, а я беспомощна и зависима от чужих людей на всю свою оставшуюся жизнь. Я не считала это самой главной своей бедой. Я знала, что будет тяжело, но готова была расширить свой мир насколько возможно. Люди живут и не с такими увечьями вполне полноценно. Но те, кто были вокруг меня, так не считали. Они думали, что моя жизнь закончена и ничего мне не доступно. Пытались сгладить мою "тяжелую" жизнь. Не понимая, что сами её усложняют больше всего. Даже моё кресло автоматическое пытались возить! Это душило меня больше всего - меня словно насильно оборачивали слой за слоем в мягкую вату, оберегая. А я задыхалась все больше и больше.
Последней каплей стало, когда опекунша притащила в мой дом своего сына. Брата моего вообще-то, но для меня он был слишком другой, чтобы признать эту связь.
– Надеюсь, вы подружитесь.
Интересно, а почему я не знала о нем раньше? Старше всего на год, по словам опекунши, холенный и здоровый. Едва скрывая любопытство и брезгливость, рассматривал меня сверху вниз. Изломанное, тощее создание, с паклей торчащими волосами в инвалидном кресле.
– Сомневаюсь, — ответила я и собралась ехать дальше, взявшись за джойстик.
– Не слишком вежливо.
Что-то новое! Но опекунша тут же одернула его, в буквальном смысле дернув за руку, и бросилась ко мне, сюсюкая как обычно. Забрала тарелку с едой с моих коленей, за которой я собственно и выехала. Как у неё это получается - все совершенно делать невпопад и не вовремя! Есть тут же расхотелось, словно еда приобрела душок от ее прикосновения.
– Уже не нужно, — пока она не стала катать меня, я дернула джойстик слишком сильно. Скорости не те, чтобы движение получилось слишком резким, но все же оба отскочили от меня, и я постаралась поскорее скрыться.