Чужеземец
Шрифт:
Но я не могла остановиться, что-то, что было сильнее меня, заставляло делать шаг за шагом, и всё быстрее делались мои шаги, а тропа под ногами расширялась.
— Как же так, наставник? — вслух произнесла я, утирая пот со лба. — Ты же учил меня, что не будет ничего, не будет меня! Или это последние мгновения жизни?
Последний сон, который мы сами сочиняем себе?
Но ничто не говорило о том, что это сон. Я дышала, и воздух был полон грозовой силы, я глядела на себя — у меня было тело, живое и сильное, и боль в вывернутых суставах почти исчезла, а та, другая, огненная боль не делась никуда, но тонкой струёй поднималась
А потом стены по краям дороги то ли раздвинулись, то ли растаяли — и открылось необъятное пространство. Ни холмов, ни лесов, ни степей здесь не было, но и пустыней я бы это не назвала. Никакого горизонта тоже не оказалось, бесконечная поверхность уходила непонятно куда, сливаясь с сумеречным небом, без луны и солнца, без облаков и звёзд. И дорога моя, точно гибкий клинок «последнего средства», рассекала эту плоскость надвое.
Потом я поняла, что не одна тут. Слева меня ждали.
Назвать их чудовищами — будет много чести. Гадкие твари, так вернее. Всё левое пространство было усыпано ими. Крошечные, размером с мышь, огромные, точно клыкастый буйвол из стран южнее Ги-Даорингу. Не могла я найти слова, чтобы описать эту свору, да и не искала. Просто всё внутри меня переворачивалось от отвращения.
— Ты наша! Наша! — вылетало из множества слюнявых пастей. — Нашим именем ты дурачила людишек! Иди-ка сюда, давно мы тебя ждём!
И точно ветром каким-то подталкивало меня туда, налево. Но ведь я не хочу! Не пойду я! Слышите вы, уроды?!
— Куда ж ты от меня, красавица? — хохотнул кто-то за левым плечом, и я невольно обернулась.
Разбойник Худгару скалился жёлтыми зубами, крутил в душном воздухе своим прямым клинком. Никакой одежды у него не было, и страшная кривая рана зияла на животе, из неё кишки вонючие торчали, а уж сколь мух над ними вилось да зудело…
— Не спеши, не спеши, моя хорошая, — пришептывал Худгару, разом оказавшись впереди меня. — Давай-ка сюда, мы продолжим наш разговор. И никуда тебе от меня не деться, ведьма. Ты ведь убила меня, а значит, кровь связала нас на веки вечные. Вот эта кровь!
И тёмная струя, выплеснувшись из его живота, скрутилась в воздухе тугой петлёй, легла на тропу в локте от моих ног. И как ни силилась я, а не могла переступить.
Как будто невидимую стенку передо мною поставили.
Туда, к нему? Ну уж нет! Я метнулась с тропы вправо, где какие-то искорки плыли в необъятных сумерках.
Мне не удалось сойти с тропы, невидимая стенка и тут мешалась, но чем больше глядела я на эти разноцветные искорки, тем легче мне делалось, и каким-то незнакомым чувством знала я, что оттуда, справа, помогут.
— Я тут! — протянула я туда руки. — Помогите мне! Скорее!
Точно я в младенчестве, испугавшись ужасной стрекозы, бегу к маминым коленям.
И верно — зелёная искорка быстро-быстро поплыла ко мне, становясь с каждым ударом моего сердца всё больше, обретая суть и форму.
Миг — и распластался в сумеречном небе крылатый дракон, чья чешуя переливалась всеми цветами радуги. Взмыл он вверх, а оттуда уже ринулся вниз, налево. Из пасти его вылетело багровое пламя, охватило разбойника Худгару, вспыхнуло ярчайшим, невозможным для глаз светом, — и исчез душегуб, и петля его крови, зашипев мерзостно, тоже исчезла. Дорога звала меня, и я беспрепятственно шагнула вперёд.
А огромный дракон облетел
— Правильно, — кивнула я. — Ступай, дружок, им ты нужнее.
И дальше я пошла, нисколько не удивляясь тому, что вижу и это поделённое дорогой надвое пространство, и рыночную площадь, где среди пламени воет и бьётся в корчах моё живое тело, и степь внизу, где медленно-медленно ползут вперёд две усталые фигурки, и думают обо мне — я знала это совершенно точно, ведь два тёплых белых луча, проткнув небо, поднимались ко мне.
— Та наша! Ты всё равно достанешься нам! — доносилось слева, и точно жужжание трупных мух были эти слова. Но искорки справа приблизились к дороге, и как только кто-то из левых тварей тянул когти или щупальца к тропе — сейчас же из какой-нибудь искорки вылетал язык ослепительно-синего пламени и, проносясь над моей головой, впивался в мерзкое создание. Треск, шипение, запах горелой плоти — и отступала тёмная волна, отползала от тропы.
Долго ли мне идти, подумала я? А главное, куда, к кому я иду? Неужели так и буду я шагать сквозь сумрак, и никого не встречу?
А кого я хочу встретить?
Синяя искорка справа подплыла к краю дороги, засветилась ярко-ярко, точно звёздная птица, если б та опустилась на землю.
— Мама! — Миухири стоял передо мной, маленький, черноглазый, в холщовой рубашонке до пят. Не такой, каким был в последний свой год — сейчас ему было лет семь. — Мама! Я знал, что ты придёшь! Мне сказали, ты скоро заберёшь меня!
Я метнулась к нему — но он, вновь обратившись в искорку, уже уплыл от дороги.
И вспыхнула передо мной оранжевая искорка, раскрылась, точно цветок на утренней заре. Вышел на дорогу наставник Гирхан, седой, сутулый, закутанный в шерстяной плащ, точно зябко ему в этой духоте. Он был похож — и в то же время непохож! — на себя из последнего моего земного сна.
— Саумари, девочка моя, ну вот видишь, как оно на деле-то вышло. Ошибались мы… в главном ошибались. А только всё теперь изменилось, открывается нам дорога.
Пробили наконец стены темницы нашей…
И вновь вспыхнув, он свернулся искоркой, улетел в бескрайнюю даль. Точно старый мудрый шмель…
Вот, значит, как. Неужели я всю жизнь брела вдалеке от правды… от истины? И лишь в старости путь мой пересёкся с иным, настоящим путём? Который ведёт из смерти в Жизнь, ведёт к Истине? Который и есть Истина? Вот ведь интересно получается…
И тут вспыхнул такой невообразимый свет, что я в ужасе повалилась вниз лицом на дорогу. Но и дорога исчезла, и левое пространство вместе со всеми тварями провалилось куда-то в раскрывшийся провал, в вязкую, дымящуюся тьму, а то, что было справа, расцвело вдруг утренним садом, и надо мной раздался тихий голос: