Чужие сны и другие истории

Ирвинг Джон Уинслоу

Женщина мне очень понравилась, чего я не мог сказать о ее кашле. Я пил пиво, она потягивала шотландское виски. Моя соседка была весьма разговорчива, но не болтлива. Я уже начал сожалеть, что не оделся более презентабельным образом. Женщина сообщила мне, что ее первый муж был чехом, а за итальянца она вышла потом, овдовев. Судя по краткости рассказа о втором муже, скорее всего, она пережила и его. Зато о своих детях и внуках она говорила много и подробно. Сейчас она летела к своей дочери в Милан, но во Франции у нее были какие-то неотложные дела.

Писательское любопытство заставило меня спросить, что же это за дела. «Океаны», — ответила она. Ей предстояло участвовать

в какой-то океанологической конференции. Ее приглашали на подобные конференции повсюду: Европа, Мексика, Индия, страны Карибского бассейна. Океаны есть везде. Я попытался угадать ее профессию. Морской биолог? Эколог? Эксперт по рыболовству или ихтиолог? С некоторым нетерпением она отмела мои неуклюжие попытки вогнать ее в профессиональные рамки. Ее сферой деятельности было «все, что связано с океанами».

Я заказал рыбу. Моя соседка оказалась вегетарианкой. Она попросила стюардессу принести овощей и сказала, что вначале хочет на них взглянуть. Она подавляла меня своим благоразумием. Рядом с нею я чувствовал себя каннибалом. Должно быть, она защищала океаны от таких, как я.

Поскольку наш самолет вылетел из Торонто, моя соседка предположила, что я канадец. Я признался, что американец. Оказалось, женщина некоторое время жила в Соединенных Штатах, но ей там не понравилось. Сейчас она — профессор университета Дальхузи в городе Галифакс. Мне подумалось: Новая Шотландия — мудрый выбор для человека, любящего океаны: холодная земля, омываемая теплыми водами Гольфстрима.

К рыбе я попросил бокал красного вина. Ничего не могу с собой поделать — не выношу белое вино. Женщина продолжала потягивать свою единственную порцию шотландского виски, придирчиво изучая принесенные стюардессой овощи. По мере нашего разговора я все сильнее ощущал себя неотесанным болваном — настолько я был обескуражен ее элегантностью. Я летел во Францию на презентацию французского перевода романа «Сын цирка». Говорить об этом мне показалось грубой и неуместной саморекламой. Меня волновала судьба собственного романа, а эту женщину — судьба всех океанов. (Французское название моего романа — «Un enfant de la balle» — звучало не так грубо, как английское, однако я сомневался в своей способности правильно его произнести.)

Когда женщина спросила о моем роде занятий, я без особой охоты сказал, что пишу романы. Она не слышала обо мне и не читала ни одного из моих романов. Признаюсь, я почувствовал облегчение. Романы не идут ни в какое сравнение с океанами — даже длинные романы. У меня возникло ощущение, что, когда эта дама маленькой девочкой жила в Германии, даже слуги в ее семье были культурнее и воспитаннее, чем нынешнее неряшливое и безманерное племя литераторов, включая и меня.

Она сдержанно сказала, что ее отец тоже был писателем, однако имени его не назвала. Глоток вина попал у меня не в то горло, отчего на глазах выступили слезы. Моя соседка даже ела изящно. Рядом с нею мне казалось, что я ем не вилкой и ножом, а лопаю рыбу руками. Защитница океанов заказала себе вторую порцию виски. Она пила настолько мало, что я начал ощущать себя еще и пьяницей.

Неожиданно мы пришли к совпадению мнений. Речь зашла о том, что экранизация хороших книг редко бывает удачной… вопрос столь очевидный, что кто бы тут стал возражать? Затем женщиной овладел приступ кашля. Даже смотреть на это было тяжело. Но я ничем не мог ей помочь. Она кашляла и кашляла. Это был кашель, достойный дочери того, кто подарил нам Ганса Касторпа, «Волшебную гору» и другие романы. С таким кашлем ей нужно было бы отправляться не на конференцию, а на лечение в санаторий. Я подозревал, что у нее легочное

заболевание, и осторожно спросил об этом. Успокоившись, она решительно замотала головой. Это всего-навсего осложнение после гриппа. И тогда я вдруг увидел, как сквозь ее благородный профиль проступили черты ее отца.

Элизабет Манн-Боргезе — так ее звали — была самой младшей из детей Томаса Манна. Скорее всего, вместе с родителями она переехала из Принстона в Лос-Анджелес, а затем и в Цюрих, где отец умер. Жалею, что не спросил ее об этом. Мы говорили совсем о другом — о фильме «Смерть в Венеции». По ее мнению, замысел Висконти сделать в фильме Густава Ашенбаха не писателем, а композитором (Висконти сделал его Малером) был вовсе не плох. Но очевидность сексуального влечения Ашенбаха к красивому мальчику Тадзио противоречила замыслу ее отца. «Чисто по-итальянски», — сказала об этом госпожа Манн-Боргезе. (Возможно, это были мои слова.)

С фильма наш разговор незаметно перешел на собак. Элизабет Манн-Боргезе принялась увлеченно рассказывать мне о своих экспериментах с собаками, сравнивая интеллект собак с интеллектом собственных внуков. Да, она любила своих внуков и отмечала их явную смышленость, зато ее собаки более обучаемы. Один пес умел играть на пианино, второй — печатать на машинке; все это они делали носами. Поначалу я усомнился: собачьи носы показались мне слишком деликатными органами для ударов по клавишам пианино и пишущей машинки. Вот если бы собаки делали это лапами… тогда, возможно… Каюсь, я тогда подумал, что дочь отчасти унаследовала литературные способности отца.

Мои фантазии относительно госпожи Манн-Боргезе были куда мрачнее. Я подозревал, что ее кашель вызван каким-нибудь смертельно опасным заболеванием. Уж слишком неестественной мне казалась легкость, с какой она отмахивалась от расспросов, продолжая утверждать, что это всего-навсего последствия гриппа. Меня волновало ее здоровье. Только потом я понял: там, в самолете, я не мог отделаться от подспудной мысли, что уже встречал похожую на нее женщину в одном из романов ее отца.

В первой фразе «Волшебной горы» тоже ощущается отрицание серьезной болезни. Начало романа — одно из моих любимых. «В самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек отправился из Гамбурга, своего родного города, в Давос, что в кантоне Граубюнден. Он ехал туда на три недели — погостить». [91] Бедный Ганс Касторп! С первой же фразы мы понимаем, что этот «ничем не примечательный молодой человек» едет туда не «на три недели». Это путешествие к концу его жизни.

91

Перевод В. Станевич. Цитируется по Собранию сочинений Томаса Манна в 10 томах (том 3); Государственное издательство художественной литературы, М., 1959.

Стоит ли удивляться, что мне было чрезвычайно тяжело отделить Элизабет Манн-Боргезе от ее кашля? Даже потом, пролистывая биографию Томаса Манна и глядя на фотографию Элизабет (там она снята милой маленькой девочкой), я опасался за нее, как часто опасался за героев романов ее отца. В этом не было никакой логики. С моей стороны было бы весьма невежливо написать госпоже Манн-Боргезе и спросить, справилась ли она с последствиями своего гриппа. Однако она мне очень понравилась, и я просто влюбился в историю о ее собаках. (С тех пор я пересмотрел первое впечатление и убедил себя, что один ее пес действительно играет на пианино, а другой — печатает на машинке, и оба делают это своими носами.)