Чужие сны
Шрифт:
Глаза у него действительно были добрыми – тут Кира не возражала, но назвать Алексея Гавриловича человеком сентиментальным мог только тот, кто никогда не сталкивался с ним в реальной жизни.
Именно Кирсанов, получив от математиков вероятностную модель, давал джамперам рекомендации по проведению боевых акций, указывая на возможные точки дестроя и людей, уничтожение которых могло привести к изменению в структуре Параллели-2. Хорошая работка для добряка, не так ли?
Увидев Киру, Кирсанов призывно махнул рукой.
– Здравствуй, Кирочка, здравствуй!
Темные глаза под
Он провел ладонью по макушке, словно приглаживая несуществующие волосы.
– Присаживайся! Прости, что испоганил выходные.
Как всякий хороший оперативник, Кира была немножко эмпатом – Алексей казался напряжен, не зол, но очень собран, сосредоточен. Значит, времени реально мало. Кирсанов редко бьет в колокола, не имея на то веских причин.
– Все в порядке, – повторила Кира уже в сотый раз за день. – Еще кого-то ждем или я могу одеваться?
– Ждем, но попозже, – ответил Кирсанов. – Минут этак через десять. На кольцевой с запада заносы, разгребают… Садись, Кира Олеговна, и выдохни. Точка входа через, – он поглядел на часы, – сорок четыре минуты. Так что время есть. Одна ты сегодня не пойдешь. Чаю хочешь?
– Заботишься? – ухмыльнулась Давыдова, устраиваясь в кресле.
Кресло было тертое, мягкое, с чуть продавленным сиденьем. Уютное, но не домашнее. От него пахло казенным. Тут от всего пахло казенным, даже от Кирсанова. Хотя он был ничего мужик. Правильный, жесткий, но и не без желания иногда пофилософствовать – этакий казарменный мыслитель.
– А как же! – Алексей Гаврилович пожал плечами. – Странно, если бы я не заботился о своем джампере. Тем более, о таком, как ты, Кира.
Он щелкнул кнопкой электрочайника и нагреватель заработал: под белой пластиковой крышкой замерцал красный огонек. Едва слышно забурлила вода.
– Неужели? Да у тебя сейчас полсотни действующих джамперов, Кирсаныч. Чем же я особенная?
– Девяносто шестой прыжок, – Кирсанов не обратил никакого внимания на ее иронию. – Сотня без четырех. За двадцать лет с момента открытия прыжков тех, кто перешагнул за сотню, можно посчитать на пальцах. Причем на пальцах одной руки. А вдруг все? Кончилась батарейка? Вот именно сегодня, сейчас – раз! – И кончилась. Не страшно, а?
Давыдова посмотрела на него и покачала головой:
– Не страшно.
– А мне – страшно. Я каждый раз, когда подписываю тебе джамп, об этом думаю. И боюсь. За тебя боюсь. За ребят боюсь. С меня за допустимые потери никто не спросит. Но, Кира, я хочу, чтобы тебе было страшно. Чтобы ты вовремя остановилась.
– Мне не страшно, – повторила Кира упрямо. – Что-то ты, Алексей Гаврилович, не то говоришь. Ты же должен меня приободрять, твердить, что у меня впереди вечность. Мне же через три четверти часа прыгать неизвестно куда, душегубством заниматься, наш больной мир спасать. А ты мой боевой дух подрываешь… Мне надо о долге размышлять, о выполнении задания, о возвращении, наконец! А о том, что каждый прыжок может меня убить, мне вспоминать не с руки!
Он взял вскипевший чайник, налил в кружки кипяток и щедро сыпанул туда чайного концентрата. Вода мгновенно
Кирсанов тоже отхлебнул из кружки, слегка обжегся, чмокнул недовольно губами, и, усевшись в свое кресло, спросил:
– Не с руки, значит? И ты об этом совсем не думаешь? Ты уже подошла к сотне, а это на сегодня рекорд! И рекорд не спортивный, от тебя и твоего умения не зависящий. Просто так получилось. Джампер, доживший до сотни, – это кунштюк, его бы в Кунсткамере показывать, этого джампера… За необычные свойства организма.
– Так последним мог быть любой из прыжков, – сказала Кира. – И пятый, и десятый, и 66-й! Ты же знаешь – заранее никто и ничего не чувствует. Нельзя предугадать, когда кончится батарейка, и может быть, это неплохо – просто в какой-то момент погасят свет… И на этом все…
Кирсанов помолчал немного, сморщил нос и, странно отставив мизинец, почесал им бровь.
– Как это манерно, Давыдова. Чтобы не сказать, как глупо. Впрочем, помешать тебе я не могу. Джамперы – они расходный материал. Ты уж прости, что мне захотелось, чтобы ты жила дальше. Не прав я. Мне надо твой боевой дух поднимать, так?
– Чего ты злишься, Леша? – спросила Кира негромко. – Ты спросил – я ответила. Ты меня из постели вытащил. Из тепла, от бутылки вина, от мужчины. Я приехала не потому, что хотела. А потому, что – надо! Я знаю, что это надо. Ты знаешь, что это надо. Возможно, именно сегодня нам удастся вернуть себе наш старый мир. Мы же для этого работаем, а, Кирсанов? В это верим?
– Ты смелее меня, Давыдова.
– Глупости, – сказала Кира. – Я не знаю, что страшнее: идти в джамп или ждать, когда вернутся те, кого ты туда отправляешь. Я бы с тобой не поменялась.
– Никто бы со мной не поменялся, – Кирсанов поднял на нее взгляд (взгляд, еще минуту назад растерянный, ищущий, изменился, стал привычным – расчетливым, жестким, словно последние несколько фраз выморозили из него все эмоции) и ухмыльнулся. – Оставь надежду, всякий здесь сидящий… Ты – кругом права. Моя лямка – мне и тянуть. Знаешь, Кира, была такая легенда у греков о перевозчике Хароне. Работа у него была с виду простая – возил народ с одного берега реки на другой. В один конец. Только вот два берега – это берег живых и берег царства мертвых. А текущая между ними река – Стикс, река забвения. И он плавает вечно туда-сюда, туда-сюда. И ему не пристать – ни к живым, ни к мертвецам. В безвременьи…
Алексей Гаврилович повел плечами, словно ежась от холода, и продолжил:
– Такую работенку можно схлопотать только за грехи, причем за грехи тяжкие – и не иначе.
– Я знаю, кто такой Харон…
– Кто б сомневался!
– Это не ты.
– Ну конечно! Какой из меня перевозчик? Я – начальник группы матобеспечения. Я даже не оперативник. Ты прости меня, больше я тебя доставать не буду. Ты девочка взрослая, знаешь, что делаешь. Значит, так… Приступим к делу. Сегодня поведешь группу…