Чужое лицо
Шрифт:
Не было мужика, который мог бы равнодушно отвести глаза от ее фигурки. Словно внутри этого тощего тельца бился какой-то второй пульс сексуальности, а сама Махова была лишь оболочкой этой притягивающей бесовской силы. Даже начальник французского отдела майор Гаспарян при виде этой Олечки прищелкивал языком и предлагал Незначному любой обмен – хоть троих, хоть пятерых своих, работающих с французами проституток взамен этой Маховой. Но Незначный не согласился – это был его «кадр», его личная находка.
Год назад в гостинице «Украина» он своими руками стащил эту Махову с одного тридцатилетнего
Он мог тогда же, да и в любое время после этого переспать с ней – для нее это пустое дело, и она сама не раз дразнила его намеренно задранной юбкой и заголенными коленками, а то и просто подначивала: «Вы, Фрол Евсеич, какой-то бесчувственный! Неужели у вас жена есть?» Ничего, когда-нибудь он ей покажет, какой он бесчувственный, но пока… Он хорошо знал, что стоит ему переспать с этой Маховой, как вся его власть над ней пошатнется, убудет. У нее и так ветер в голове, сумасбродка, может опоздать на операцию или, наоборот, вцепится в очередного «крестника» так, что того сутками от нее не оторвешь.
Два месяца назад Майкл Ленхарт, президент крупнейшей строительной фирмы из Торонто, трижды откладывал свой отлет из Москвы и каждый раз платил валютой за новый билет, он бы и в четвертый раз заплатил, если бы у этой Оли не начались месячные. Но билеты – пустяк, этот Ленхарт уже платит КГБ куда больше – и не деньгами – за свои московские удовольствия и не жалеет, а мечтает прилететь в Союз снова. Неделю назад пришла его анкета для получения новой визы. Но теперь пусть подождет, пока Махова обслужит Роберта Вильямса. «Где же она, ети ее в душу в мать?! Вышвырну к черту из института!» – матерился про себя Незначный, нервно поднимаясь на второй этаж к аудитории второго актерского курса, чтобы проверить, не проскочила ли каким-нибудь чудом эта Махова мимо него.
В дверную щель он еще и еще раз оглядывал эту аудиторию и студентов, которые репетировали пьесу «Трамвай "Желание"», но – Господи! – как репетировали! В сцене скандала со своей беременной женой Стеллой из-за ее сестрички-проститутки Бланш Стенли Ковальский укладывает свою жену на пол, и ложится рядом с ней, и ласкает ее, соблазняет, настропаляет на секс, а сам между делом выкладывает ей, что ее сестра – шлюха. И бедная Стелла ревет и бесится от желания немедленно переспать с мужем и нежелания знать правду о своей сестрице. А Ковальский – какой-то семнадцатилетний прыщавый парень – откровенно лезет ей одной рукой за пазуху, мнет и тискает грудь, а другая рука уже поползла под юбку. Ничего себе уроки актерского мастерства!
Незначный убедился, что Маховой нет в аудитории среди студентов, отошел от двери, закурил и спустился в вестибюль. Черт его знает, что делать?! Уже пол-урока прошло, вестибюль и коридоры института опустели, а этой паскуды все нет. А у него же весь день до минуты расписан! Ему еще с утра нужно было в «Интурист» – это раз, потом проверить, все ли в порядке с подслушивающей аппаратурой в номере, где будут жить эти Вильямсы, потом – к режиссеру Дмитрию Ласадзе, а в 11.00 его будет ждать врач-стоматолог Семен Бобров.
Запорошенное снегом такси подкатило к парадному входу института, из машины выскочила Оля Махова: черная цигейковая шуба внакидку, в одной руке меховая шапочка, в другой – авоська с книгами и тетрадками. Незначный хмуро усмехнулся: но этим полуоткрытым пухлым губкам, по какой-то прозрачной бледности ее лица и прямой, несгибаемой в коленях походке он уже знал, что не ошибся в своих догадках, – эта мерзавка несколько суток не выбиралась из очередной постели и теперь прискакала в институт только потому, что по пятницам актерское мастерство сам Табаков ведет.
Поскальзываясь в туфельках по снегу, Махова вбежала в вестибюль института, на ходу сбросила шубку и прямиком – к вешалке, шаря шалыми глазами в поисках свободного крючка.
– Махова! – заступил ей Незначный выход из гардероба.
Она резко повернула к нему голову и тут же – вот ведь актерская бестия! – глаза ее рассиялись просто неподдельной радостью.
– Ой, Фролчик Сеич! Здрасьте! Я бегу, извините, родненький, у меня мастерство актера!
– Я тебе сейчас так побегу! – хмуро сказал Незначный.
– А что такое? Что случилось? – невинно спросила Махова, и ее фигурка раскачивалась в воздухе, словно стебель подводного цветка. – Фрол Сеич, роднуля, через пятнадцать минут перерыв, и мы поговорим. Подождите, а? А то меня Табаков убьет!
– Я тебя раньше убью. Стой! Некогда мне ждать. Где ты шляешься трое суток?
– Я у тетки была, за городом. Она заболела…
– Врешь, – спокойно сказал Незначный. – На себя посмотри. На ногах не стоишь, глаза зафаканы!
– Как вы сказали? – вскинула свои лукаво-синие глазки Олечка.
Вставлять американские жаргонизмы в русскую речь было дурным тоном во всех иностранных отделах Второго управления КГБ, этим щеголяли только молоденькие лейтенантики и выпускники спецкурсов интенсивного английского языка, который, кстати сказать, прошла в прошлом году и Олечка Махова, чтобы не только сексом заниматься с иностранцами, но и развлекать их рассказами о советской стране. Только Олечке эти курсы оказались ни к чему – сколько ни прослушивал Незначный ее постельные разговоры с иностранцами, кроме слов «ван мор» или «кам ин» там почти никаких разговоров не было.