Чужое лицо
Шрифт:
Грей беспечно предложил ему войти. Монк положил свою трость на стойку — красивую трость красного дерева с медным обручем в виде замкнутой цепи. Да вот она — никуда не делась. Затем он проследовал за Греем в комнату. Грей вел себя непринужденно, на губах его играла легкая улыбка. И Монк бросил ему в лицо все, что успел выяснить: об афере с табачной компанией, о смерти Лэттерли-старшего, о том, что Грей никогда не был знаком с Джорджем Лэттерли и что дед никогда не дарил ему никаких часов.
Монк помнил, как Грей, стоя возле буфета, повернулся к нему, улыбаясь и держа в руках два бокала с бренди.
— Маленькая
— Ложь! — выкрикнул Монк. — Вы даже в глаза ни разу не видели Джорджа Лэттерли. Вы затеяли все ради денег.
Грей ухмыльнулся.
— Более того, я повторю этот трюк еще не раз. У меня в запасе бесконечное количество золотых часов, и не ваше это дело, господин сыщик. Мне будут верить, пока в этой стране хоть кто-нибудь помнит о Крыме. А эту кампанию запомнят надолго, уж поверьте мне.
Монк в ярости смотрел на собеседника и чувствовал себя беспомощней ребенка.
— Я не был знаком с Лэттерли, — продолжал Грей. — Я нашел его имя в списке убитых. Хотя многих погибших я знал лично. Они на моих глазах умирали в госпитале. Под их диктовку я писал за них последние письма домой. Несчастный Джордж вполне мог оказаться последним трусом, но зачем говорить об этом его родным? Я понятия не имею, что он был за человек, но Имогена его боготворила. Хотя оно и понятно. Ее супруг Чарльз чертовски скучен, он чем-то напоминает мне моего старшего братца — такой же самодовольный дурак.
Лицо его на секунду исказилось злобной гримасой. Грей смерил Монка взглядом.
— Представляете, о чем же больше всего любила слушать прекрасная Имогена? Вы не поверите, но я часами рассказывал ей об этом удивительном создании — о Флоренс Найтингейл. Я расписывал героизм этой женщины, я называл ее ангелом милосердия, держащим светильник у изголовья умирающих солдат. Вы бы только посмотрели на лицо Имогены! — Грей засмеялся, потом заметил, что Монк глубоко уязвлен его последними словами. — Да, Имогена… — В глазах его зажегся похотливый огонек, Грей хихикнул. — Я смотрю, вы тоже увлечены ею?
— Мерзавец! Да ей противно будет взглянуть на тебя — не то что пустить на порог!
— Она без ума от Флоренс Найтингейл и Крыма! — Грей смотрел Монку в глаза. — Она слушала меня страстно, с трепетом. — Губы его скривились в насмешливой улыбке. — Я солдат. Я прошел сквозь кровь и пороховой дым, я сражался за королеву. Я видел атаку Легкой бригады и умирал в полевом госпитале. А вы, кстати, всего-навсего маленький грязный лондонский полицейский, всю жизнь копающийся в человеческих отбросах. Вы просто мусорщик, вы так же необходимы обществу, как, скажем, сточные канавы. — Он глотнул бренди и взглянул на Монка сквозь бокал. — Возможно, когда после самоубийства истеричного старого дурака пройдет побольше времени, я вернусь в этот дом и снова попытаю счастья. Не забывайте, я умею волновать женщин.
Именно после этих слов Монк взял свой бокал и выплеснул бренди Грею в лицо. Тот не успел зажмуриться, и жгучая влага попала ему в глаза. Но гордость Джосселина
Они схватились. Поведение Монка можно было бы назвать самообороной, если бы не злобная радость, с которой он наносил удары по ненавистному смазливому лицу. Его буквально сжигала ненависть к этому лжецу, обкрадывавшему мертвых и их близких, отбирая у них самое дорогое — живую память о тех, кого они любили.
Драка была равной, для покалеченного на войне страдальца Грей оказался удивительно крепок. Они боролись за трость, круша мебель и переворачивая стулья. Злоба Монка нашла выход, и его радовала даже боль от ударов, даже треск собственных ребер — когда Грей, изловчившись, еще раз обрушил на них свою трость.
Однако Монк был сильнее, крупнее, да и ярость его была несравнима с обидой Джосселина. Монк ясно помнил, как вырвал наконец трость из рук Грея и ударил его со всего размаху, вложив в удар всю свою ненависть.
Затем Монк опомнился и отступил, испуганный собственным неистовством. Грей распростерся на полу, ругаясь, как извозчик.
Монк повернулся и вышел, не закрыв за собой дверь. Проковылял вниз по лестнице, на ходу заматывая поплотнее шарф, чтобы скрыть синяки и ссадины, оставленные кулаками и тростью Грея. Он прошел мимо Гримвейда, и в этот момент зазвенел колокольчик — кто-то из жильцов звал привратника. Гримвейд покинул свое место и заторопился вверх по лестнице.
Погода на улице была ужасная. Ветер ударил в лицо с такой силой, словно пытался загнать Монка обратно. Он наклонил голову и двинулся вперед сквозь хлещущий в лицо дождь. Газовый фонарь светил ему в спину, а до следующего фонаря было еще далеко.
Навстречу ему шел человек, направляясь прямиком к распахнутой, хлопающей на ветру двери дома. Свет упал на лицо прохожего, и Монк узнал его. Это был Менард Грей.
Теперь история обрела ясный и трагический смысл: Джосселина Грея погубила вовсе не история с семейством Лэттерли, причиной его смерти стало оскорбление памяти Эдварда Доулиша и предательство идеалов, столь дорогих самому Менарду.
Но радость и чувство облегчения мгновенно испарились, Монк почувствовал озноб. Как все это доказать? Против Менарда может свидетельствовать только сам Монк. Гримвейд, услышав колокольчик, ушел наверх и Менарда вообще не видел. Менард проник в дом сквозь дверь, оставленную Монком открытой. У полицейского не было никаких доказательств, только собственные воспоминания о лице Менарда, мелькнувшем в смутном свете фонаря.
Его повесят. Монк ясно представил, как он объясняет суду, что на самом деле майора Грея убил вовсе не он, а родной брат Джосселина — Менард. Он уже видел, как на лицах присяжных проступают недоверие и презрение к человеку, пытающемуся таким нелепым образом избежать заслуженной кары.
Отчаяние, черное, как ночь, лишало его сил. Монк уже чувствовал страх. Несколько недель в тюремной камере, хмурые надзиратели, последний завтрак, священник, путь к виселице, запах веревки, боль, прерванное дыхание — и вечное забытье.