Чужое небо
Шрифт:
Ей не нужно было взламывать правительственные архивы и воровать секретную информацию, чтобы знать, в каких еще целях, помимо боевых, ГИДРА использовала Зимнего Солдата. От нее, с чипом в мозгу, этого не скрывали с тех самых пор, как ввели в практику: в свободное от миссий время Солдата отдавали в руки ученых фармацевтических корпораций, с которыми у ГИДРы имелись теневые, а зачастую совершенно легальные договоры. В них прописывался ряд условий, на которых Солдат использовался в качестве объекта тестирования экспериментальных препаратов, сроки и заранее оговоренные сторонами суммы.
ГИДРА, причём
Сидя сейчас в медицинском центре Его Высочества, под мерный гул оборудования она могла бы, сильно не задумываясь, накидать внушительный список препаратов, созданных с конца 60-ых по середину нулевых, ныне всем известных и широко применяемых в медицине, минимальная терапевтическая и летальная дозы которых опытным путем были установлены на Солдате. Тем же образом проверялось их фармакологическое действие, побочные эффекты и еще прочее-прочее, что позже просто записали на листках-вкладышах с поправкой на скорость метаболизма.
На Солдате тестировали природные и генно-модифицированные штаммы, на нем отрабатывали вакцины, яды и противоядия.
За подобную возможность ГИДРу щедро осыпали деньгами, ей на блюдце с голубой каемкой подносили усовершенствованные транквилизаторы, нейролептики, миорелаксанты и еще тьму-тьмущую специфических препаратов премедикации для наиболее эффективной электрошоковой терапии, криостаза и выведения из него же в минимальные сроки.
С 1945-го сыворотка Солдата прошла и огонь с агонией, и воду с утоплением, и медные трубы со щедрым отравлением тяжелыми металлами. И лучше бы кто выжег у нее из головы воспоминание о том, как в проклятом 45-ом она спасала жизнь умирающему пленному. Сейчас ей все чаще малодушно думалось, что лучше бы он умер тогда, лучше бы она застрелила его в той сырой камере, на залитом кровью бетонном полу. И себе пустила бы пулю в висок, рухнув рядом, не узнав ни его имени, ни истинного потенциала сыворотки, в которой ее отец видел эволюцию человечества как вида.
Но все в итоге случилось именно так, как случилось, позади осталось больше семидесяти лет, пролетевших в одно мгновение и ознаменованных горой трупов – жертв ее реализованных амбиций.
Семьдесят лет в отсутствии контроля над собственным телом - как один бесконечный, чтобы снова словно вернуться к началу, погрязнув в де жа вю. Опять лаборатория без окон, опять люминесцентный свет белел в хромированных поверхностях интерьера, опять зловещая тишина и мысли, мысли, мысли… скорым поездом несущиеся вперед, грохочущие о кости черепа.
У Баки ускорен метаболизм, на что все время нужно было ссылаться при расчете дозировки. У него отсутствала рука, что тоже вносило свои коррективы. Многочисленные эксперименты так или иначе обеспечили ему привыкание и, как
Прежде всего, он не должен был ничего чувствовать. И пусть она ничуть не удивится, если прямо посреди операции, с распаханной левой половиной тела, он встанет со стола и, полубезумный от боли и страха, пойдет в разнос, это не означало, что до этого стоило доводить или даже рассматривать подобное гипотетически.
Он не должен был безнадежно потеряться в лабиринтах собственного искалеченного разума, погрязнув в омуте галлюцинаций на весь период операции и еще какое-то время после.
Его сердце не должно было остановиться: ни от шока, ни от подавляющего действия анестетиков на ЦНС. В противном случае никто из присутствующих у операционного стола уже не сможет его реанимировать, потому что вряд ли у кого-то хватит сил прогнуть металлизированную грудную клетку. Она знает, она пыталась, и это был кошмар, какого врагу не пожелаешь.
Наконец, его нельзя было с ног до головы оплетать аппаратурой и трубками, просто потому что… потому что нельзя! Потому что Баки за семьдесят лет выработал животный страх перед всем медицинским на уровне подкорки.
Все вместе, это вернуло ее назад, все в тот же проклятый 45-ый, когда перед ней стояла точно такая же невероятная цель – воссоздать сыворотку. Теперь, в 2017-ом, ей нужно было подобрать под сыворотку обезболивающее, чтобы не превращать медиков Ваканды в тех самых гидровских мясников, которые больше полувека назад врезали в Баки руку почти на живую, лишь потому, что имеющиеся у них болеутоляющие не подействовали.
Если Баки запомнит в этот раз хоть что-то, если он хоть что-то почувствует, если он не дай бог закричит… Она не простит себя за это, расширив список всего, в чем она перед ним виновата, до ещё одной бесконечности. Потому что, несмотря на все, что с ним произошло частично по её вине, он в очередной раз, среди десятков потенциальных кандидатов, предпочел довериться ей. Он доверил ей себя и свой худший кошмар – Солдата, побуждения которого он боялся куда сильнее, чем умереть на операционном столе.
Месть Старка лишила Баки руки, но, к счастью, каркас ребер остался нетронут, ровно как и область сочленения, что сильно уменьшало объем предстоящей работы, но не исключало ее как таковую. Нейрохирурги, изучая многомерные голограммы грудной клетки, левого плеча и части спины, плохо скрывали нервозность, хотя немногим ранее имели опыт гораздо сложнее, работая над ее имплантом.
Она едва ли помнила, когда последний раз присутствовала в операционной не в роли пациента, над операционным столом, а не на нем. Она не хотела быть вовлеченной в общий процесс подготовки и, тем не менее, проходила его наравне с остальными, действуя механически. Хирургический костюм, маска, ощущающаяся намордником в пол-лица, специфический запах резины и средств дезинфекции от перчаток, где-то на границе сознания завершающих тот самый, зловещий образ, в котором она ни за что не хотела бы предстать перед Баки. Она слишком сопротивлялась неизбежности увидеть животный страх в его глазах и липкую испарину на лбу.