Чужое оружие
Шрифт:
«Вот тебе и «сельское радио», — подумал подполковник.
— Кто вам такое сказал?
— А знаем, — задиристо бросил старший.
— Ну-у, — серьезно протянул Коваль, — если уж знаете и по сто секунд под водой можете, тогда придется к вам за помощью обращаться…
— А вы не смейтесь.
— Я и не смеюсь. Понадобитесь — позовем.
— Вы же нашего адреса не знаете и как звать — тоже!
— Милиция, если будет нужно, найдет, — улыбнулся Коваль. Детишки развеселили его. — Ну, давайте знакомиться…
Поманив за собой ребят, Дмитрий Иванович двинулся вверх
Сумерки быстро съедали улицу, дома, деревья… Напротив райотдела Коваль увидел худенькую женщину. Становясь на носки, она пыталась заглянуть в освещенные окна милиции. Он узнал жену Бреуса.
— Зоя Анатольевна! Мужа ждете?
— Да, да, — растерялась она и, словно оправдываясь, добавила: — На рассвете как ушел, так и до сих пор… Ох и работа у вас, Дмитрий Иванович!
— Это еще ничего, Зоя Анатольевна, бывает хуже…
Из ярко освещенной двери милиции на крыльцо выскочил Бреус. Зоя Анатольевна замахала ему рукой.
— Дмитрий Иванович?! — удивился почему-то Бреус.
— Мы вас ждем, — сказал Коваль. — Ужинать пора.
— Правда, Дмитрий Иванович, — осмелела Зоя Анатольевна, — идемте к нам. У меня на ужин жареный карп. В сметане. Ой, идемте! А то капитан никак не отважится пригласить. А я человек простой, — пошутила она. — Что думаю, то и говорю. Вы же здесь один-одинешенек…
— Почему одинешенек? Я с молодой гвардией. — Коваль оглянулся на свою «гвардию». Но ребятишки уже куда-то исчезли, и причины отказаться, не обидев хозяйку, не было. Да ему и самому вдруг захотелось посидеть за ярко освещенным домашним столом.
Бреусы жили в двухкомнатной квартире, меньшая комната была спальней. Гостиная же походила на морской музей: грациозные макеты парусников, огромные раковины, скелеты удивительных рыб, африканские маски из скорлупы кокосовых орехов. На стене висела высушенная морская звезда. На серванте, чуть не до потолка, поднимались две огромные ветки белого коралла. Дмитрий Иванович знал, что капитан Бреус срочную служил на флоте и потом два года плавал на китобое. Пока жена хозяйничала, Юрий Иванович показывал Ковалю китовый ус, высушенных крабов и другие экспонаты своего домашнего музея…
— Ветер прошлых путешествий, — немного грустно сказал Коваль, окидывая взглядом гостиную. — И какими ветрами вас, Юрий Иванович, выбросило на берег?
— Миллион и один ветер, — засмеялся Бреус, не очень желая вдаваться в подробности. — Но везде есть своя романтика…
Коваль согласно кивнул. Сказал:
— Когда-то и я мечтал о море и корабле. В далеком детстве, на родной Ворскле…
Тем временем Зоя Анатольевна накрыла стол, и все уселись под низко опущенным розовым абажуром. Беседа за ужином, как огонек свечки, то вспыхивала, то пригасала, и разговор как-то незаметно перешел на волновавшее всех убийство в Вербивке.
Коваль не любил разговаривать дома о служебных делах. Его работа носила такой характер, что о ней посторонние, даже члены семьи, не должны были знать.
Но сейчас он немного расслабился, да и Зоя Анатольевна так деликатно повела разговор, что Дмитрий Иванович и не заметил, как втянула его и своего мужа в небольшую
Подполковник понимал, что в каждой семье, куда дошел слух о трагедии в Вербивке, высказывались свои догадки и предположения. И каждый шаг милиции — в той мере, в какой о нем знали люди, — оценивался, одобрялся или критиковался. Это было неизбежно.
Сначала разговор шел вообще. Зоя Анатольевна, со свойственной женщинам впечатлительностью, ужасалась зверскому убийству на хуторе, и достаточно было только сочувственно поддакивать ей. Но потом она задела мужа за живое, неожиданно заявив, что они с Литвиным посадили невиновного человека. При этом посмотрела на Коваля так, словно апеллировала к нему. Но он сделал вид, что не понял ее.
Капитан Бреус возмутился:
— Нельзя судить, Зоя, о том, чего не знаешь!
— Чего там знать! Я сердцем чувствую. Как он любил свою Марусю!.. Такая любовь — мечта каждой женщины, — в ее голосе послышался легкий укор.
— И чтобы так ревновал? — прищурившись, спросил капитан.
— И чтобы так ревновал! — вызывающе подтвердила она, потом совсем другим тоном, как бы стесняясь своего внезапного порыва, тихо добавила: — И все-таки я думаю, что Чепиков невиновен.
Коваль попросил разрешения закурить. Хозяева предложили курить за столом, но он подошел к окну, из которого веяло ветерком. Его трогало то, как принимала к сердцу Зоя Анатольевна чужую беду. Что ей Чепиков, которого сейчас чуть ли не со слезами на глазах она защищает…
— Зоя, это голословно, это не подтверждает ни один факт! — Бреус даже отодвинул от себя тарелку. Ему было не по себе, что жена завела такой разговор при Ковале. Подполковник еще подумает, что он — начальник уголовного розыска — обсуждает дома с женой служебные дела.
— Фактов у меня нет. Но есть интуиция.
— О, это великая сила! — доброжелательно сказал Коваль, словно подбадривая хозяйку. — Особенно женская… Но интуиция, догадка должны рождаться из знаний, из опыта…
Капитану Бреусу стало немного легче на душе. Кажется, подполковник не очень сердится за этот разговор.
— Ну ладно, поговорим о другом!
Но Зою Анатольевну было трудно удержать.
— Мне жалко Чепикова, — продолжала она, — сперва дома довели человека… А теперь еще и вы…
Щеки ее покрылись румянцем, глаза заблестели, рука нервно что-то вычерчивала вилкой на скатерти.
— Мы не можем пользоваться такими понятиями, как «жалко» или «не жалко», — сказал Коваль. — Мы устанавливаем факты и собираем доказательства. Наше ремесло, Зоя Анатольевна, — поиски истины. Мы с Юрием Ивановичем не только преступника ловим — мы этим утверждаем справедливость. И во имя этой справедливости не можем жалеть всех подряд. Верно, Юрий Иванович? — обратился он к капитану. — Некоторые понимают нашу работу весьма узко и примитивно: нашел след, пошел по нему, поймал виновного и поставил перед светлые очи правосудия. Нет, нам тоже следует разбираться, кого жалеть, а кого — карать… По нашей работе люди судят о справедливости государственных законов. Тут все серьезнее личных чувств и субъективных соображений.