Чужое оружие

Кашин Владимир Леонидович

— Значит, седьмого июля Мария Чепикова осталась у вас ночевать? — снова перехватил инициативу Коваль.

— Слабенькая она. Устала… — растерялся Савченко. — С богом говорила душевно, все свои силы истратила… Отлежалась и уехала…

— Так, — медленно произнес Дмитрий Иванович, — значит, уехала?.. А в котором часу?

— Не знаю. Спал я.

— А кто еще в ту ночь был в вашем доме?

— Ну, Федора, понятно.

— Может, она знает?

— Да ничего она не знает. Что она может знать!

— Проверим, — произнес Коваль

и нажал на кнопку звонка.

Двери открылись, и вошла Федора, одетая в темное платье. Если бы появились живые Мария или Петро Лагута, Савченко, наверное, был бы меньше потрясен.

Увидев брата Михайла, Федора в свою очередь бросила на него испуганный взгляд.

— Ваши фамилия, имя, отчество? — спросил Коваль, предложив Федоре подойти к столу.

— Гнатюк я, Федора Ивановна…

— Вы знаете этого человека? — показал он на Савченко.

— Как не знать…

— Назовите.

— Михайло Гнатович.

Белокурая машинистка-инспектор быстро отстукивала вопросы и ответы.

— В каких вы с ним отношениях? Может, родственник ваш?

— Да ни в каких! И не родственник он мне. Хозяин мой. Служила у них.

— Федора Ивановна, — продолжал Коваль, — вы помните ту ночь, когда у вас последний раз ночевала Мария Чепикова?

Федора тяжко вздохнула и, не подымая глаз, кивнула.

— Какого это было числа? — Коваль заметил, что старуха снова бросила исподлобья какой-то растерянный и виноватый взгляд на Савченко, который в свою очередь зло глядел на нее.

— Да не бойтесь, Федора Ивановна, он уже не страшен, ничего вам не сделает.

— Да, — произнесла она, — помню. Было это с субботы на воскресенье…

— Седьмого июля?

— Седьмого, — кивнула Федора.

— Кто кроме вас находился в доме в ту ночь?

— Мария, хроменькая, прими господь ее душу. И вот они, — указала на Савченко.

— Когда уехала?

— Раненько утром. Я по их приказу, — снова взглянула на Савченко, — посадила ее на машину и отправила.

— А кто еще ночевал в доме в ту ночь?

— Брат Петро.

— Как фамилия?

— Фамилии не знаю.

— И что у вас произошло в ту ночь?

Федора опять тяжело вздохнула и некоторое время молчала, грузно опираясь руками на спинку стула, возле которого стояла.

— Да вы садитесь, Федора Ивановна, — предложил ей Коваль.

Она словно не слышала его слов и продолжала стоять. Только крепче вцепилась пальцами в стул.

— Грех там был большой…

— Я понимаю, вам тяжело говорить об этом, — сочувственно произнес Коваль. — Но необходимо. Ради истины…

Федора продолжала молчать, уставившись в носки своих истоптанных ботинок.

Дмитрий Иванович был готов к тому, что ответы из старушки придется клещами вытягивать. Это была полуграмотная, забитая женщина, потерявшая в войну всех своих близких. Одинокая, без крыши над головой, она нанималась в домработницы. Несколько лет тому назад Федора попала к Савченко и преданно

служила ему, не вникая в то, чем занимается хозяин, и не рассуждая, хорошо или плохо все, что он делает. Она исполняла его распоряжения, по-хозяйски смотрела за домом, готовила еду и стирала. Была истинно верующей и фанатично молилась перед своими иконами, висевшими в ее комнатке.

Но как ни старалась она не вникать в дела хозяина, все же происходившее в доме вызывало у нее внутренний протест. Когда начинались, как говорила себе Федора, «бесовские игрища», она запиралась в комнатке и молилась, пока хозяин не выпроваживал гостей.

Она не осуждала хозяина, следуя заповеди «Не судите, да не судимы будете», но старалась держаться от него подальше, как от зачумленного. Даже белье его стирала, предварительно осенив корыто крестным знамением, словно изгоняя оттуда скверну.

Субботняя же ночь потрясла ее. Федора ничем не могла помочь Марии, спряталась у себя, молилась и плакала. Утром, проводив измученную сестру во Христе в Вербивку, старуха твердо решила уйти от Савченко. Но пока собиралась, произошли события, в результате которых она и оказалась в милиции, где допрашивали ее бывшего хозяина.

И все-таки вера и сейчас не позволяла ей вершить суд над Савченко. Давая показания, она выговаривала слова скупо. Возможно, и совсем бы не раскрыла рта, но еще до очной ставки с Савченко Дмитрий Иванович дважды беседовал с ней и смог кое-что выяснить о событиях субботней ночи.

Увидев своего бывшего хозяина, сидевшего, подобно раскаявшемуся грешнику, она не смогла так уверенно, как раньше, выразить свое отношение к событиям в доме, где служила. Было очевидным, что Савченко до сих пор подавлял ее волю.

— Вы говорили нам, — сказал Коваль, обращаясь к Федоре и подвигая к себе протокол прошлой беседы, — что среди ночи услышали крик. Кто это кричал?

— Мария кричала…

— Почему?

Федора отвернулась от Коваля.

— Что происходило в доме?

Старуха, казалось, вот-вот осядет в бессилии на пол. На лбу ее, окаймленном черным платком, выступили крупные капли пота.

— Я уже все сказала, — наконец произнесла она непослушными губами.

— Гражданин Савченко, — обратился Коваль к подозреваемому. — Расскажите тогда вы, что произошло в вашем доме в ту субботнюю ночь.

— Да ничего особенного, гражданин начальник… Ну выпили, погуляли… Без женщины, конечно, не обошлось. Она ко мне давно липла, эта Мария. Муж у нее старый, немощный. Дело такое… обычное… житейское…

Коваль заметил, как вдруг блеснули глаза Федоры.

— Неправду говорите, Михайло Гнатович! — неожиданно сказала старуха. — Она христом-богом вас просила, плакала! А вы говорите — липла! Плохой вы человек, Михайло Гнатович, ох плохой! А Мария несчастная была… Ее обижать — все равно что дитя!.. Она из-за вас, Михайло Гнатович, возможно, и с жизнью рассталась.