Чужого поля ягодка
Шрифт:
Стервозная память неотвязно прокручивала, как первая из двух стрел чиркнула Бена по шее, и он упал, заливаясь кровью… И как слабело, неотвратимо глохло его менто… А душа почему-то противилась — жив… Но что такое её слабый голосок против очевидных фактов: Миль не слышала Бена, и даже отголоска хлебного ментозапаха не улавливала, как ни раздвигала границы призыва, тратя остатки сил… Не могли же дикари успеть утащить его к чёрту на куличики, не затем они его так упорно добывали. Или именно затем?… Поэтому — какая разница, болит, не болит… Только поскорее бы уже всё закончилось…
А голоса всё вели свои партии… Пока этот, низкий да хриплый, не рявкнул коротко. И стало
Материться Миль не умела. Нет, весь обычный набор мата, доступный любому дворовому ребёнку, она, разумеется, знала. Но вот пользоваться им — это ж тоже надо талант иметь. Есть люди — из их уст мат вылетает легко, как дыхание, и даже кажется (а может, так и есть) — лиши их мата, и дыхание это прервётся, ибо сказать им будет нечего… А есть такие, в чьём исполнении мат теряет и силу, и смысл, как, бывает, получается у маленького ребёнка, который по наущению старших повторяет, конечно, незнакомое слово чисто и с выражением, но совершенно не понимает, отчего же так ржут окружающие…
А мат, кстати, вообще не предназначен для мысленного употребления. Тем более, что слово, произнесённое даже и просто человеком, иногда невольно становится Словом, а если Слово скажет Веда, последствия могут быть (как обычно и случается) фатальны… Следить за своей речью маленькую Миль приучила ещё бабушка… Так что — даже мысленно ругаться матом у Миль не получалось… а как-нибудь выругаться в таком состоянии хотелось очень: боли-то не стало, но на смену ей пришла щекотка не щекотка — а то самое ощущение с миллионами маленьких бегучих иголочек, когда отсидишь ногу, а потом при малейшем неосторожном движении эта нога невыносимо зудит, и спасение только одно — не шевелиться. Что, понимаете, получается не всегда. А тут — не только нога, а всё тело… И не каких-нибудь пару минуток… Вот и попробуй сохранять неподвижность. Особенно, если тело это бьют внезапные самопроизвольные судороги и подёргивания, сами по себе не болезненные, но щекотка от них — жуткая…
И Миль мучилась молча. Потом ощутила, что её поднимают… переносят… погружают… Она аж задохнулась — в ледяную воду!!! И сразу — в горячую!!! Затем — опять в ледяную… И в горячую…
Потом её массировали, мяли, переворачивали, снова купали в контрастных ваннах… Сколько это продолжалось, осталось неясным — где-то посередине она выбыла из событий.
87. Что в имени тебе моём…
…Зрение возвращалось. Тело, лёгкое и какое-то пустое, хотя ещё и отчуждённо-слабое, на этот раз повело себя вполне прилично (разве что лежало безвольным пластом), и веки послушно приподнялись. Толку от этого, правда, случилось чуть: расфокусированному взгляду мир представал набором шевелящихся цветных пятен. Чёрное, чёрно-зелёное, жёлтое, серо-серебряное… Смотреть на них радости не доставляло, да ещё в голове всё это плыло и кружилось под тоненький комариный писк. Господи, слабость какая…
Сознание попыталось опять свернуться в точку, но на запястье легли чьи-то горячие пальцы, и в зияющую пустоту и слабость Миль принялась вливаться живящая струйка силы и тепла… Тело обрадованно встрепенулось и само жадно потянуло на себя эту струйку… Или Миль так показалось… просто хотелось думать, что — само. Потому что так
— Не стоит. Тебе нужно много сил, а от нас не особо убудет.
Голос был знакомый. Чужой. Но знакомый. Очень низкий, тихий, с придыханием в конце фраз, он звучал почти на пределе восприятия. Аж звери мурашки всей популяцией высыпали на кожу… где и принялись топтаться колючими лапками. И ментофлёр… знаком. Запах свежевыпавшего снега…
— Как любопытно. Ты и в сознании ведёшь себя так же, как без сознания.
И Миль вспомнила — это он неоднократно вторгался в её забытьё, это его внимательное, пристальное менто постоянно маячило на границе её сознания, и это его Миль всякий раз выпихивала за пределы своего существа, с ним без слов спорила, бессознательно блокируясь — и он отступал, но оставался рядом, не надоедая, но и не уходя, то и дело протягивая ментосенсоры и осторожно проверяя, не приоткрылась ли она, нет ли лазейки… Настойчиво вытаскивая её из небытия, а на просьбы — отвязаться, отпустить — отвечал:
«Не сбегай. Не отлынивай. Прикажи себе поправляться. Твоё тело сбито с толку».
«Устала, сил нет…»
«Не настолько, чтоб умирать от царапин», — насмешливо возражал он.
«Ну, тогда тело само справится».
«Но ты не даёшь ему заботиться о себе. Почему?»
«Я не даю? — удивлялась она. И соглашалась: — Похоже, что так…»
«И почему?» — допытывался он.
Миль спросила себя о том же, и обнаружила, что вокруг и внутри — пустота, в которую и утекают остатки её сил… и нет никакого желания остановить эту утечку. Незачем. Нет Бена, нет основы, держащей её здесь…
Она так и ответила.
«А если ты ошибаешься? Его, конечно, экранируют, но только потому, что вдвоём вы вдвое опаснее, а ты и одна дел наворотила…»
«Я видела…»
«Ну что ты видела? Как его парой стрел задело? Крови было много, да. И упал он, потому что наши стрелы всегда чем-то обработаны. Не всегда, правда, ядом. Парализатор — хорошее оружие, но мы их не производим, сама понимаешь. Приходится по возможности экономить. Эй… Ты меня слушаешь?»
А Миль замерла, опасаясь розыгрыша, разочарования.
«Это… правда?» — не смея надеяться и не в силах и отказаться от надежды.
«Не веришь? — оскорбился он. — Горному Князю не веришь? Ну так проверь…»
И она почувствовала его рядом. Ощутила не только тепло и запах его тела — терпкий запах молодого, здорового мужчины, чистый, чуть пряный и довольно приятный… но и ментофлёр — запах морозного ветра и первого снега… То есть он открылся ей полностью, чтобы она увидела — он не врёт… Значит, Бен и правда жив…
Тяжесть с души смыло такой волной облегчения, что сердце на радостях зачастило, навёрстывая упущенное… Но для ослабленного организма перенести это оказалось непросто. Нежные прикосновения к своим губам Миль, проваливаясь, еле заметила…
«Эй, куда?!» — разочарованный голос таял, удаляясь…
…Ага… Главное — Бен жив! Вот почему она всё-таки выкарабкалась. Вот почему тело так жадно набросилось на предложенное угощение. А… это что такое?!
Ласковые, лёгкие касания ветерком скользили по векам… щеке… коснулись губ и перебрались на шею, спустились на грудь… Не обращая никакого внимания на отрицательное мотание головой, не отвечая на возмущение… И ведь ни оттолкнуть, ни ментально ударить…
Да сколько можно! Оглох он, что ли?!