Чужого поля ягодка
Шрифт:
— Я могу её увидеть?
— Видеть — да, но и только. Пойдёмте со мной.
Медик довёл их до бокса, и за прозрачной перегородкой среди всяческой реанимационной аппаратуры Бен далеко не сразу отыскал взглядом Миль — видно было только её лицо.
— Несколько дней она проведёт у нас. Но уже завтра вы сможете её навестить, — обнадёжил врач. Покачал седой головой и задумчиво добавил: — Всё-таки ей у-ди-вит-тельно повезло…
— О, да, доктор. Она у нас вообще необыкновенно везучая. Просто на редкость, — покивал Джей. И получил небольшой ментовтык от Бена, опасавшегося,
Медик покосился на Джея, ожидая пояснений, но не дождался. И принялся выпроваживать обоих:
— Ну, довольно, господа мои, приходите завтра…
И они ушли, а что было делать.
…В приёмном покое медики всё ещё хлопотали, возясь с жертвами минутного срыва Бена.
36. Опустошённость
…сны были беспорядочной пёстрой колготнёй чего-то бессмысленного… скучного… бестолкового…
… потом стало сниться, что она рассматривает себя со стороны. Странно так, чужими глазами. Как будто она — мужчина, сидящий за пультом и его руками нажимает всякие кнопки, что-то регулирует, чем-то управляет… Ага — следит за пульсом и прочими показателями вон той неподвижной бледной куклы, спрятанной внутри сложной системы.
Видела сероватое лицо… собственно, это и было — её лицо.
Видимо, она вела себя как надо, эта кукла, потому что Миль внутри мужчины за пультом была за себя спокойна. Но вот на пульте что-то изменилось, руки мужчины запорхали над клавишами…
Миль открыла глаза, поморгала, глядя перед собой. Увиденное понять не получалось.
Где она находится, что происходит… Глаза моргают, значит, они есть. А кроме глаз? Тело есть? Если и есть, то никак не ощущается — ни дыхания, ни прикосновений к коже. Лежит она или сидит, а может, висит? Руки-ноги где, почему ничего не шевелится?
Перед глазами мелькнуло и пропало чьё-то лицо с внимательным взглядом. Эй, ты куда!
Зато ничего не болит. А если вздохнуть поглубже? Не выходит… Как так?! Это что — ей просто нечем дышать, что ли?! Паника подкатила волной…
В поле зрения опять появилось то лицо, губы на нём зашевелились, и Миль разобрала:
— Успокойтесь, пожалуйста, сейчас всё будет в порядке. Не надо волноваться. Вы немножко нездоровы и находитесь в клинике.
А, так это его глазами она смотрела на себя во сне. Или это был не сон? Почему она в клинике? Что значит «немного нездорова»? Ответов не было. «Придётся подождать», — вздохнула она и обрадовалась: ага, получилось! Значит, тело всё-таки имеется! А вот и мурашки по коже… вздрагивают руки и ноги… Всё на месте!
И в голове проясняется… Она даже хихикнула над своими страхами. Однако, как приятно ощущать, что твоё тело при тебе. Вот же, лежит, укрытое чем-то тёплым и мягким, дышит, можно потянуться, руками что-то сделать, пальцы на ногах поджать…
Головой повертеть… какое же всё вокруг слепяще-белое — просто сливается в неразличимый фон…
А над головой-то, оказывается, прозрачная крышка. Которая как раз сейчас разъехалась… знакомо так. И ложе под спиной приподнялось до положения полулёжа.
Белая комната
Большая штука, в которой Миль лежала, как в пенале, отодвигалась, открывая тело… А, ну да — большой диагностический биосканер это называется. Значит, точно клиника. Зачем она здесь? У неё ничего ведь не болит. Только какая-то слабость во всём теле, лёгкость… пустота. Поднять руку удаётся с трудом — рука странно так мотается из стороны в сторону… Белый кружок на запястье — индикатор… с красной каймой. Чего-то на руке не хватает… Браслета нет. Брачного браслета!
И сразу всё встало на место. «Весёлый Дракон», такси, сбитое чем-то, обрушившимся сверху, кувырок на тротуар через дыру в борту… цоканье каблучков… и пинки в живот…
Миль в страхе прижала руки к животу, позвала малыша и… с ужасом поняла — никого там больше нет. Тоска схватила сердце тяжёлой лапой, не давая дышать, потемнело в глазах… пропали все звуки, весь мир пропал. Напрасно окликал её медик — она смотрела на него, не видя.
…Ты меня больше не позовёшь, не спросишь, люблю ли я тебя… мой маленький, тебя больше нет, тебя убили. Ты так и не увидел солнышка, неба, тебе не дали родиться… Вот почему внутри так пусто. Ты ушёл из меня — и меня стало вдвое меньше. Бедный мой малыш…
А ведь и Бен вовсе не от радости плакал… Как же я не распознала, милый, какие это были слёзы. Верно, ты что-то понял ещё тогда, да сделать ничего не смог. И ты не виноват, что всё вышло так плохо…
В руку кольнуло — она открыла глаза: инъектор на гибком шлаге что-то впрыснул в вену и уже уползал обратно в своё гнездо. Медик легонько, ласково похлопал её по руке — она руку отдёрнула… но тут же забыла, почему.
Медбрат мягко успокаивал:
— Это необходимо, госпожа, сейчас вам станет легче.
О чём это он?… Тяжёлая лапа, сдавливавшая сердце, разжалась, отпустила… Почему текут слёзы?
Медбрат вытер ей лицо, заставил высморкаться. Поднёс к губам чашку с чем-то тёплым, но жидкость не желала вливаться в глотку. Тогда он вставил ей в рот какую-то штуку, и жидкость потекла прямо в пищевод…
— Во-от та-ак, — приговаривал он, — а теперь поспим…
И она заснула. Приходили Бен и Джей, посидели у постели, подержали за руки. Они приходили каждый день. Но никак не могли застать её бодрствующей.
Нет, медики её не обижали. А тот, которого она увидела первым, так вообще дежурил, кажется, круглые сутки — как Миль ни проснётся, он всегда тут как тут, причёсывает, умывает, кормит. Катетеры вставляет, подмывает, подтирает. Ногти подстригает. Даже педикюр как-то ей сделал. А почему нет, когда пациентка лежит и не вякает. То есть, иногда вякает, но больше ничего не может.
Этот медбрат, наверное, был заботливей прочих. И уж точно разговорчивей. Введя ей утреннюю дозу, он болтал без умолку, и обычно об одном и том же. Миль даже сомневалась в его нормальности. Но местное начальство, кажется, было им довольно.