Чужой для всех
Шрифт:
— Господин гауптман, вы живы? — осторожно обратился он к командиру. — Надо идти вперед, может, кто в живых остался из товарищей.
— Да, Брайнер, — встряхнулся Ольбрихт. — Время не ждет. Заворачивай вправо к лесу и полный вперед к шоссе. Всему экипажу находится в готовности. Возможна атака русских.
Франц вновь был деятелен и собран.
«Пантера» стремительно прошла опасную лощину и, выскочив на поле, устремилась к шоссе. Перед взором Франца предстала ужасающая картина развороченных боевых машин его группы. Здесь же дымились и догорали подбитые русские танки.
— Господин гауптманн, — вдруг раздался по внутреннему
— Хорошо, но будь внимателен.
Какова же была всеобщая радость экипажа, когда они подъехали и увидели в огромной яме двух панцершютце. Это был командир взвода лёйтнант Эберт и гефрайтер Криволапов. Эберт с поникшей головой сидел в воронке и уже приготовился к самому худшему. Он был подавлен и растерян и находился в прострации после налета русской авиации. Криволапов, несмотря на контузию и бледность лица, держался молодцом. Его глаза излучали озорство и радость встречи с экипажем Пантеры. Увидев, гауптманна Ольбрихта, он еще больше засветился, и быстро полез из воронки наверх, приговаривая:
— Я везунчик, везунчик. Я живой. На мне как на собаке раны заживают. Я же говорил вам, господин гауптманн, Мы еще, повоюем. — И, подхваченный руками панцершютце, быстро залез на танк.
Глава 22
Враг появлялся неожиданно, дерзко, смело, всюду, куда прокладывали дорогу его гусеницы за эти четыре дня рейдов по армейским тылам русских.
Краснозвездные машины не вызывали подозрений и им везде был зеленый свет. Население и военные радостно приветствовали их, принимая за свое подразделение. Но затем наступал час жестокой расплаты за простодушное доверие и не бдительность.
Вот и сейчас, все еще стремительная Пантера, так похожая на Т-34, с одиозной надписью 'За Сталина' и огромной красной звездой одиноко и устало ворвалась в поселок Заболотное, вызвав только любопытство, но не подозрение у селян.
Но это была уже не та гордая и несокрушимая 'Пантера', как вначале операции. Закопченная, обгоревшая, с крупными оспинами и глубокими язвами на бронеплитах, она походила на побитую драную, дикую кошку, вырвавшуюся с большим трудом из окружения более сильных соплеменниц и прибившуюся в этот маленький поселок зализывать раны.
'Пантера' появилась одна, без сопровождения танков Т-34. Те, вместе с экипажами исковерканные и разорванные русским тротилом, остались догорать на поле боя под Довском…
Сержант Михаил Дедушкин ждал появление врага и внутренне готовился к встрече с ним. Радостные возгласы родных, разговоры, обед — все прошло как в тумане. Он говорил, улыбался, раздавал армейские угощения, но внутреннее напряжение не покидало его, ни на минуту. Одна мысль, словно заноза, сидела в голове: — Когда? Ну, быстрее бы?
Мать Акулина, видела озабоченность сына. Видела, что ее первенец единственный, горячо любимый сын Миша рад дому, но его глаза почему-то насторожены и полны тревоги. Но спросить сына о причинах такого состояния она боялась, чтобы не накликать беду. Да и чувствовала она себя не очень хорошо. Исколотое штыками в гестапо тело, весной 43 года, когда немцы искали партизан, почти
Несмотря на свою молодость, Миша за годы войны прошел суровую школу испытаний, находясь в партизанском отряде, а затем в регулярных войсках. Ему казалось, что он прошел огонь, воду и медные трубы. Но когда он услышал радостный возглас босоногой младшей сестры Клавы:
— Едет! Едет! Красный танк едет!- и та заскочила в избу, он вздрогнул.
Неприятный, пронизывающий холодок пробежался по его телу. Мышцы сковала нервная судорога. Бледность кожи выдало волнение, и даже страх. Но это был сиюминутный страх. Страх перед неизвестностью. Страх перед битвой. Каков его нынешний враг, офицер Вермахта Франц Ольбрихт, который, опозорил ее сестру, который принес его семье горе?
— Спасибо Клава, — нервно с надломом в голосе поблагодарил он сестру. Та засияла и хотела выскользнуть обратно на улицу. Но Миша ее остановил.
— Клава, подожди! — Глаза Миши сделались жесткими и пронзительными. Лицо посуровело. — Всем быть дома! Никуда не отлучаться!
Рядом возле больной матери стояли Катя и Шура. Веры с дочкой не было. Они только появились на полчаса, и сразу ушли к бабке Хадоры. Повзрослевшие сестры хотели было ему возразить, но Миша так сверкнул на них огнем, что они сразу притихли.
— Я сказал не отлучаться! — вновь разнесся по хате его бас. — Всем оставаться на месте. — И ничего больше не говоря, он схватил автомат и решительно выскочил во двор огородами к дому Абрамихи…
— Господин гауптманн! Только не долго, — умоляюще попросил Ольбрихта командир взвода по внутренней связи, который сидел на месте заряжающего. — Вы же видели русские сидели у нас на хвосте. Мы еле оторвались.
— Не беспокойся Карл. Я быстро, — голос Франца дрожал от волнения. — Пусть господь будет с нами и в этот раз. — Он перекрестился, и смело открыл люк командирской башенки. После напряженного длительно боя и утомительного прорыва через русские кордоны физические и моральные силы Франца были на пределе. Но когда он появился в заветном поселке, узнал деревенскую хату Веры, эти роскошные в еще девственной майской зелени липы и мгновенно вспомнил облик любимой Верошки, ее ласковые, нежные руки, светящиеся от любви и счастья глаза, он преобразился.
Деревенская тишина и идиллические крестьянские картины, а также нахлынувшие воспоминания встреч с его первой любовью летом 41 года переполнили чувствами его сердце и душу. Он до боли, до отчаяния, до дикой нетерпимости захотел увидеть ее, девушку, ради которой он жил и воевал эти три бесконечно долгих военных года.
— Дядя! Дядя! Дядя танкист! Дай нам хлеба! — теребили его за рукав гимнастерки два грязных мальчонка, которые сразу выросли у танка как два молоденьких грибочка после дождя. Франц стоял у хаты Дедушкиных и вначале не понимал, что хотят от него эти ободранные дети, настолько сильны были у него душевные переживания. Но затем до него дошло, что дети просят 'шварцброт' — ржаной хлеб. Голодные белорусские дети просят еды. Франц присел, погладил по голове светловолосого мальчика лет четырех, посмотрел в его жалостливые синие глаза и со вздохом сказал:- Да, да дети. Я вам дам хлеба, но позже, когда сделаю свои дела. — Затем он поднялся, поправил на себе гимнастерку, провел рукой по ордену 'Красной звезды' и медали 'За Отвагу' и твердым шагом пошел к дому Дедушкиных.