Чужой клад
Шрифт:
— Я не голоден, поел на хуторе у Степана. — Учитель кивнул в сторону пасечника.
— Так ведь это утром было, а мы уже сколько часов в дороге, — возразил Степан.
— Поешь, Григорий Саввич, я угощаю, — сказал помещик. — Негоже философу ходить голодным.
— Спасибо, — прижав руку к груди, ответствовал тот, кого назвали философом. — Пока у меня есть друзья, я не буду голоден. Но мяса и вина мне все-таки не надобно.
— Эх, Григорий Саввич, — вздохнул монах, — а ведь ты совершенно непонятный человек. Другие от невоздержанности гибнут, а ты из-за скромности своей пострадал. Ну что тебе стоило хотя
20
Манихейство — религиозное учение, возникшее на Ближнем Востоке в III веке, основным догматом которого являлось учение о добром и злом начале, лежащее в основе бытия.
Настя и Денис тоже прислушивались к необыденному разговору. Уже после нескольких реплик девушка окончательно узнала «семинариста» и, наклонившись к Томскому, прошептала:
— Это Григорий Сковорода, тот самый бродячий философ, о котором я вам говорила.
— А, Сократ… — Денис с интересом поглядел на примечательную личность.
Философ сидел спиной к Насте и Денису, не мог их видеть, но один раз все-таки оглянулся и бросил на них пристальный и очень серьезный взгляд, от которого Настя почувствовала себя как прихожанка перед исповедью.
— Обидно не то, друзья мои, что пришлось мне уйти из Переяславского коллегиума, — сказал Сковорода, — а то, что клеветники несправедливо почли меня за манихея и человеконенавистника. Сносно было б, если бы мне приписывали обыкновенные слабости и пороки, а то ведь говорят, что я душегубитель, развращающий нравы.
— Да кто ж это смеет возводить такую напраслину! — возмутился помещик. — Как же ты можешь развращать нравы, когда сам человек святой! Да я такого скромника, такого праведника больше не встречал!
— Скромен я в мирских делах, но хулителям не нравится мой духовный поиск, — вздохнул Сковорода. — Духовные деяния для тиранов страшнее телесных. Разбойника помилуют скорей, чем сильного духом праведника.
— Вот уж и вправду Сократ, — тихо сказал Денис, придвинувшись к Насте. — Кстати, афиняне тоже обвиняли своих философов в развращении молодежи.
Хозяйка подала новым гостям кашу и творожники с киселем. Но пасечник, слегка утолив голод, тут же заторопился:
— Благодарствую, да и рад бы еще послышать мудрого человека, однако времени больше не имею. Ежели сейчас не тронусь обратно, то к вечеру на свой хутор не попаду. А уж вас, Григорий Саввич, здесь на ночь приютят, хозяева честные люди, я их знаю. А коли все-таки захотите в Ромене заночевать, так, может, этот добрый пан вас доставит? — Он кивнул на помещика.
Но тут вмешался управитель:
— То можно было бы, да у нас с паном коляска двухместная. И едем-то мы не в Ромен, а в Недригайлов. Вот, может, чумаки доставят?
Чумаки, которые тоже с любопытством слушали разговор, переглянулись, и один из них,
— Так мы ж не до Ромена едем, а до Конотопа.
Настя тихо спросила Дениса:
— А не подвезти ли нам философа?
— Но тогда придется назвать себя и привлечь к себе внимание.
— Что же в том страшного? Нас никто здесь не знает. А назваться можно чужим именем.
— Ну, как хотите. Тогда назовемся супругами… скажем, Погарскими?
— Почему бы и нет?
— Хорошо. — Денис встал и громко обратился к компании: — А что, господа, не доверите ли вы нам с женой довезти до Ромена этого уважаемого учителя? У нас в карете места хватит.
Все, как по команде, развернулись в сторону Насти и Дениса. Один чумак прошептал другому: «Пан, видать, из москалей». Пасечник с поклоном поблагодарил за предложение:
— Вот уж обяжете вы меня, Панове, коли доставите этого мудрого человека в Ромен. И мне будет спокойней, и вам с ним дорога покажется короткой.
Помещик подошел к Денису и, щелкнув каблуками, протянул руку для приветствия:
— Позвольте представиться: Иван Лукич Валуйский, дворянин, землевладелец. Позвольте также узнать, с кем имею честь.
— Андрей Львович Погарский, — не моргнув глазом, солгал Денис. — А это моя супруга Елена Николаевна.
— Вероятно, вы приехали издалека? — поинтересовался Валуйский, переводя взгляд с Дениса на Настю. — Судя по говору, вы не здешний?
— У меня имение под Трубчевском, — продолжал сочинять Денис. — А говор имею северный, потому как учился в Москве и жил там долгое время.
— Так вы доверяете нам доставить в Ромен господина философа? — спросила Настя, приветливо улыбнувшись.
От ее улыбки и мелодичного голоса в корчме словно посветлело; посетители невольно улыбнулись в ответ, и даже на хмуром лице монаха появилось добродушное и мягкое выражение.
А сам философ скромно, но без робости поклонился и сказал:
— Благодарю вас, добрые господа, но только, сдается мне, вы сегодня не доедете до Ромена.
— Как не доедем, почему? — удивился Денис. — Тут расстояние совсем невелико, успеем еще до темноты. Или вы шутите, господин философ?
Сковорода промолчал, а Валуйский вдруг с самым серьезным видом обратился к Денису:
— Вы не думайте, что Григорий Саввич зря бросается словами. Недавно помещик Тевяшов мне рассказывал, как встретил пана Сковороду на дороге, хотел его подвезти, а Григорий Саввич отказался и заявил: «Я раньше вас прибуду на место». И точно: через пару верст у Тевяшова в коляске сломалось колесо и он провозился с ним до вечера. А Григорий Саввич шел коротким путем, через лес, вот и прибыл в деревню вовремя. Так ведь было дело? — Он повернулся к философу.
Тут уж забеспокоился Еремей:
— Это что же, господин учитель усмотрел какие-то неполадки в нашей карете? Пойду проверю все колеса и упряжь.
Верный слуга бросился к выходу, а философ тихо произнес:
— Дело не в колесах, а в людях. Может, вам самим не захочется ехать в Ромен.
— Почему вы говорите загадками? — обратилась к Сковороде Настя. — Если недовернете нам и не хотите с нами ехать, так прямо о том и скажите, мы не обидимся.
— Что вы, пани, я вам вполне доверяю, — сказал философ, слегка поклонившись. — И даже знаю, что сам я непременно буду ночевать в Ромене.