Чужой счет

Бегларян Ашот

Артем присматривался к заключенным — этим людям, оказавшимся по стечению роковых обстоятельств запертыми в четырех стенах. Он пытался понять, чем преступник отличается от обычного человека. Лишь некоторые производили впечатление закоренелых злодеев. Особо отталкивал его старик-рецидивист с изуродованным лицом. Ему было уже за семьдесят. Полжизни он провел за решеткой за различные преступления. На этот раз он сидел по обвинению в… изнасиловании малолетки.

Старик уверял, что не имеет к этому никакого отношения. «Да какой из меня насильник? Лет десять не имею дела с женщиной», — убеждал он, пожирая собеседника одним уцелевшим злым глазом…

Артем не хотел наживать себе

врагов в тюрьме. Он старался найти ту золотую середину, которая позволяла бы ему держаться, как эквилибристу на канате, между блюстителями порядка и его нарушителями, одновременно угождать начальству и не особо обижать содержащихся под стражей, боясь их мести в будущем (несколько таких случаев имело место). Нередко он закрывал глаза на мелкие нарушения заключенными правил внутреннего распорядка и даже порой тайком угощал их дешевыми сигаретами, которые бесплатно выдавались персоналу тюрьмы (сам он не курил и даже никогда не сосал сигарету для проформы, как это делали многие его ровесники из ложной идеи самоутверждения, и, наоборот, считал курение привычкой слабых людей). Артем был уверен, что дозированные отклонения от режимных требований содействуют предотвращению ЧП. Во всяком случае он был на хорошем счету у начальства.

Через полгода в День внутренних войск Артему объявили благодарность за добросовестную службу, а еще через три месяца произвели в прапорщики. После смены Артем заперся в своей комнате-камере, достал из развалившегося диванчика припрятанную (тогда не знал — на черный ли день или для радостного случая) бутылку.

Пил прямо с горлышка и натощак, чтобы скорее раздуть иллюзию праздника. Поначалу вместе с самогоном приятное тепло и радужные надежды стали наполнять его. Но очень скоро крепкое содержимое пузатой бутылки неожиданно раскрыло ему глаза, вмиг убрав розовые очки. Артем вдруг осознал реальное свое положение: кто он теперь — вырванный с корнем росток, не прижившийся на родине; песчинка, заброшенная ветром судьбы за тридевять земель; заблудившаяся в чужой стране овечка, с трепетной надеждой ожидающая милости и благосклонности окружающих?!

Кто он здесь? Надзиратель над заблудшими душами, а по сути такой же зек без семьи и отечества, без того, что может дать человеку настоящее чувство свободы…

Он даже хуже этих несчастных, мечтающих о глотке свободы, так как сам пошел на добровольное заточение ради призрачного благополучия в будущем. Здесь даже время словно замерзло, — добивал он себя, глядя на толстый слой обледи на своем окошечке.

Но это была лишь минутная слабость. Наутро Артем полностью освободился от своих пессимистических настроений, с головой окунувшись в тюремные будни.

Глава 22

Через год по ходатайству зама Артем получил погоны лейтенанта и вскоре был назначен на должность помощника коменданта, получив солидную надбавку к зарплате.

Теперь он остепенился, отрастил для солидности небольшое пузо, приняв начальственный вид, не фамильярничал с заключенными и держался с ними нарочито строго и сухо. Впервые за четыре года своих странствий он отправил матери немного денег и письмо, в котором скупо сообщил, что у него все нормально и просил прислать бутылку армянского коньяка и бастурму. Посылка шла почти целый месяц. Помимо заказа в ней были тонкий лаваш, пара банок с вареньем, сушеные фрукты, грецкие и лесные орехи (диковина для здешних мест), пара вязаных шерстяных носков и длинное письмо. Мать подробно расспрашивала Артема о житье-бытье, где и на чем он спит, чем укрывается, не голодает ли, не мерзнет?.. Между строк она жаловалась

на свое одиночество. «Приезжай как-нибудь. Уж больно стосковалась…» — просила мать.

Письмо Артема не растрогало. Его задело лишь то, что один из его одноклассников, как писала в письме мать, ничем не приметный и, казалось, совсем далекий от каких-либо амбиций, Арман, вдруг сделался помощником начальника городского управления внутренних дел…

Однако вскоре, когда, отложив письмо, Артем стал вдыхать позабытый аромат домашнего лаваша, он вдруг почувствовал, что внутри, там, где, наверное, сидит Совесть, что-то гложет его. Действительно, за все четыре года чужбины он написал матери всего одно письмо и позвонил пару раз. Сначала ждал, когда дела поправятся, чтобы было о чем писать. Затем, когда дела вроде бы пошли на лад, как-то не тянуло писать. "Главное, что все нормально. Мать должна чувствовать это. Она всегда улавливает каким-то особым чутьем, когда мне хорошо или плохо, — успокаивал он себя, пытаясь оправдать лень и безразличие. — Ей скоро 50.

Поднакоплю деньжат, возьму отпуск и поеду к ней… Соберу всех родственников и соседей, закачу пирушку с живой музыкой, а шабаш буду давать только в валюте — пусть знают, какой я теперь…"

Глава 23

Артем отнес коньяк и палочку бастурмы заместителю начальника тюрьмы.

— «Арарат»! Мой любимый!.. Конечно, мне приятно, но зачем было тратиться? — начальствующий земляк пригласил Артема сесть и стал раскупоривать бутылку. — Хоть и возбраняется пить во время работы, но разик можно. Тем более, что повод весьма уважительный имеется.

Он достал из шкафа два стакана и разлил коньяк.

— Что ж, с повышением! — бодро сказал зам.

Прежде чем чокаться, Артем произнес встречный тост:

— За вас, Артур Борисович!.. Вы фактически вынули меня из петли.

Артем поймал себя на мысли, что впервые за последнее время он искренен по отношению к другому человеку.

— Да ладно, давай пить! — отмахнулся Артур Борисович. — Давно не пробовал наш, армянский!

Он пил медленно, смакуя каждый глоток.

— Отличный коньяк! Он самый!.. — произнес земляк с довольным и одновременно страдальческим выражением лица. — И все же, не утолить таким способом тоску по родине. Тяга к ней передается вместе с молоком матери… Но иногда, дорогой мой, родина предстает в образе злой мачехи…

Приложив тыльную часть руки к губам, Артур Борисович с полминуты молчал, как бы вспоминая что-то.

— Однажды и меня больно обидели там… Впрочем, что рассказывать?.. — голос его неожиданно упал.

Артем с удивлением увидел, как у земляка заблестело в уголках глаз, как дрогнули скулы, изрезанные мужественными морщинами.

— Из-за женщины я вынужден был оставить все: дом, родителей, друзей… — зам старательно выговаривал каждое слово, потому что в минуту волнения его природный недостаток речи усугублялся.

— Да, я был безумно влюблен. Влюблен впервые, со всей силой и искренностью первого настоящего чувства… Я — ущербный, наивный и ослепленный мальчишка, на полтора года младше ее. А она — писаная красавица… Естественно, отказала. Но это еще полбеды. Оттолкнула, грубо прервав меня на полуслове: «Иди научись для начала говорить по-человечески. А то лаешь, как собака…» Артур Борисович перевел дыхание, закурил. В том, как опрокинув голову, он выпустил краешком рта несколько жидких колечек дыма, Артем почувствовал какую-то обреченность. Оба они молча наблюдали, как невесомые колечки медленно поднимаются вверх, растягиваясь из стороны в сторону, и постепенно тают в воздухе.